Город Антонеску. Книга 1 - Яков Григорьевич Верховский

следов нашего давнего «знакомца» штурмбаннфюрера Вильгельма Хеттля. Вы, наверное, знаете, о ком речь, если случалось читать нашу книгу: «Жизнь, поставленная на перфокарту».

В один из дней мы оказались в старой еврейской синагоге на улице Равва, где приютился музей Холокоста, и долго петляли по лабиринту его темных залов.

День был солнечный, жаркий, красавец Будапешт буквально кипел туристами, а здесь было холодно и абсолютно пусто.

Казалось, что, кроме нас двоих, в музее нет ни души, только знакомые лица убийц пугают нас, вспыхивая неоном на стенах.

И вдруг неожиданно рядом с нами возник еще один посетитель.

Как оказалось, он долго шел за нами по лабиринту, но мы, погруженные в свои детские воспоминания, просто его не заметили.

А он нас заметил.

И не только заметил, но даже вслушался в разговор, который вели мы между собой по-русски. Он понял, что мы приехали из Израиля, но родились в Одессе и пережили там оккупацию.

Одесса!

Вот что, оказывается, его поразило и побудило к нам обратиться.

Этот, возникший как будто бы из ниоткуда, единственный посетитель оказался молодым человеком лет 25-ти. Рыжеватый блондин, с мягким розовощеким лицом и круглыми голубыми глазами, он говорил на странном для нашего уха устаревшем русском с явным иностранным акцентом.

Нет-нет, ничего угрожающего не было в его облике, но мы все же почувствовали себя неуютно.

Согласитесь, малоприятно, когда за вами следят и вас подслушивают!

Молодой человек попытался объясниться.

Дело, мол, в том, что его предки, в частности, дед и бабка, тоже родились в Одессе. Точнее, под Одессой, в одной из немецких колоний.

Сам-то он «настоящий немец». Он родился в Германии и сейчас приехал из Берлина с группой немецкой молодежи, изучающей Холокост.

Вот те раз!

Потомок «наших» фольксдойче, «настоящий немец», изучающий Холокост!

Такое нарочно не придумаешь!

Но где где конкретно родились его дед и бабка?

В Гросс-Либенталь? В Ландау?

Нет-нет, он не знает названия колонии. Дед только упоминал, что перед той, давней, войной была она расположена под Одессой.

И тут прозвучал наш вопрос: «А что рассказывал вам дед о той давней войне, об оккупации Одессы, о Транснистрии?»

Круглые голубые глаза потомка фольксдойче смотрели на нас доверчиво, и голос его не дрожал: «О войне? Ничего. Дед не участвовал в войне, хотя ему было тогда примерно столько же лет, сколько мне сейчас.

Дело в том, что немцы, войдя в их село в августе 41-го, сразу же депортировали всех фольксдойче в Германию.

Ух, это был «zeer shlechte» – ужасный путь! Они ехали много дней, на подводах, запряженных волами и нагруженных всем их имуществом. Шли дожди, и дорогу развезло. В Польше их обокрали…»

И тут он не пожалел нескольких непечатных слов в адрес «этих поляков».

Скажем прямо, мы были поражены.

Ведь все сходится: и обоз, и имущество, и Польша…

Только…

Только это не тот год!

Немцы не депортировали фолькдойче из Транснистрии в 1941-м!

Немцы вообще не депортировали фольксдойче!

«Вы не могли ошибиться? Быть может, все это было не осенью 41-го, а весной 44-го? Быть может, это была даже не депортация, а скорее, эвакуация? Бегство от наступающей русской армии?»

Мы уже начали нервничать.

А парень по-прежнему был абсолютно спокоен.

«Нет-нет! Все это было в 41-м.

Дедушка очень часто вспоминал эту историю.

И всегда особо подчеркивал год – 1941-й!»

Ну, что ж!

Мы не стали рассказывать изучающему Холокост потомку фольксдойче о Зондеркоммандо «Rusland», о свиносовхозе и о том жутком костре на дне Богдановской Ямы.

Да он бы, наверное, нам не поверил.

Как в такое можно поверить?

Между тем впереди замаячил свет. Мы вышли из лабиринта и оказались в маленьком садике музея.

Здесь потомка фольксдойче ожидала вся его группа. Обычные парни и девушки – туристы в застиранных маечках и шортах.

Увидев товарища, они стали подниматься с зеленой травы газона, где отдыхали вповалку. Взвалили на плечи свои огромные рюкзаки – видимо, торопились.

«Шнелль, шнелль!» — щебетали девушки, идя к воротам.

«Шнелль, шнелль!» — рычали фольксдойче тогда, в Богдановке…

Мы не успели попрощаться с нашим новым-старым знакомым.

Но, выходя из ворот, он вдруг обернулся и, растянув в улыбке мягкие губы, приветливо махнул нам рукой.

Потомок фольксдойче приветливо махнул рукой двум бывшим еврейским детям, которых дед его совершенно случайно не уничтожил тогда, в 1941-м, в Транснистрии.

Между-действие шестое: «Одесса была, есть и будет советской!»

Кровавый пес стучится в наши двери,

Стремится город солнечный занять.

Не быть в Одессе бешеному зверю,

В ее садах и парках не гулять!

Газета «Ворошиловский залп», 16 сентября, 1941

Сбывшееся пророчество

Одесса, последние дни августа 1941 г. До трагедии евреев осталось около полутора месяцев

Мы оставили Одессу в предыдущем между-действии 8 августа 1941-го, когда город был полностью окружен с суши, и единственной ниточкой, связывающей его с жизнью, было море.

С этого дня и начались те самые 73 дня, которые вошли в историю как «73 дня героической обороны Одессы», обороны, цель которой никак не касалась сохранения этого уникального города и, тем более, не касалась сохранения жизней его обитателей, а была обусловлена исключительно общим стратегическим контекстом войны.

Истекающий кровью город не давал возможности Гитлеру использовать его порт для подпитки рвущихся на восток германских дивизий и сковывал у своих стен большую часть румынских воинских сил.

На алтарь этой «героической обороны» одесситы положили десятки тысяч жизней на передовой и в тылу, если наш город в эти дни можно было назвать тылом.

Последние дни августа…

Последние дни августа в Одессе…

Тела, покрытые бронзой загара.

Желтая мякоть горячей пшенки во рту.

Херсонские арбузы, шаланды полные кефали…

Размечтались?!

Какие херсонские арбузы?

Какие шаланды? Какая кефаль?

Идет война!

Город бомбят днем и ночью.

Воздух пропитан желтой каменной пылью и удушающим запахом гари.

Пожухли каштаны.

Давно нет цветов на клумбах.

Стоит небывалая жара, а воды, как назло, нет.

Ни для тушения пожаров, ни для питья.

Одесса изнывает от жажды.

Румыны уже захватили Беляевку, и водонапорная станция, снабжавшая город водой из Днестра, прекратила работу.

На самом деле в Одессе всегда, с самого ее рождения, не хватало пресной воды: в окрестностях крепости Гаджибей, где дон Хосе де Рибас с милостивого соизволения матушки Екатерины «устроил» наш город, не было ни рек, ни озер.

Странный такой парадокс: вокруг, куда ни кинешь взор, искрящаяся на солнце манящая