История папства - Джон Джулиус Норвич

Не имея тяжелой артиллерии, Бурбон рассудил, что на стены надо будет взбираться по лестницам — метод весьма трудный и опасный, куда проще обстреливать стены до тех пор, пока они не развалятся. Так вот, в первых жертвах стрельбы оказался он сам: едва он привел отряд немецких ландскнехтов к подножию стены и уже устанавливал лестницу, как пуля из вражеской аркебузы прострелила ему грудь. (Бенвенуто Челлини, присутствовавший при этом, обстоятельно доказывает, что честь этого выстрела принадлежала ему.) Все — и осажденные, и осаждающие — заметили, как упал человек, одетый в белое, и в течение часа судьба штурма висела на волоске. Но затем мысль о мщении подвигла испанцев и немцев на еще большие усилия, и между шестью и семью часами утра имперская армия ворвалась в город. С этого момента сопротивление почти прекратилось. Римляне бросились со стен, чтобы защищать свои жилища, тогда как многие солдаты папских войск присоединились к врагу, желая спасти свою шкуру. Только швейцарские папские войска и часть папской милиции героически сражались, пока их не уничтожили.

Когда интервенты приблизились к Ватикану, папа поспешил прочь из собора Святого Петра и во второй раз направился по тайному проходу в замок Святого Ангела, уже переполненный охваченными паникой семьями, искавшими убежища. Толпы были так велики, что решетку ворот удалось опустить лишь с величайшим трудом. За стенами замка в Борго и Трастевере солдаты начали вакханалию убийств. Кардинала Джованни Мария Кьоччи дель Монте — будущего папу Юлия III — подвесили за волосы. Почти всех пациентов госпиталя Санто-Спирито перебили; не осталось в живых и никого из сирот, находившихся в приюте Пьета.

Имперская армия пересекла Тибр незадолго до полуночи; немецкие ландскнехты расположились на Кампо деи Фьори, испанцы — на пьяцца Навона. Разграбление, последовавшее затем, описано как «одно из ужаснейших в мировой истории». Кровопролитие, начавшееся за Тибром, продолжалось неослабно: осмелиться выйти на улицу означало накликать на себя почти неминуемую смерть, но и оставаться в зданиях было почти столь же опасно; едва ли хоть одну церковь, дворец или дом, и большой и малый, обошло стороной мародерство и опустошение. Монастыри были разграблены, их насельницы изнасилованы; красивых монашек продавали на улице по джулио[232] за каждую. По меньшей мере двух кардиналов протащили по улицам и подвергли пыткам; один из них, которому перевалило за восемьдесят, впоследствии умер от увечий. «Ужасы Ада, — сообщает свидетель-венецианец, — бледнеют перед тем, что творится в Риме».

Прошло четыре дня и четыре ночи, прежде чем город наконец получил передышку. Лишь с прибытием 10 мая Помпео Колонна и двух его братьев с восемью тысячами солдат порядок хотя бы внешне восстановился. К этому времени буквально все римские улицы оказались разрушены и завалены трупами. Один захваченный в плен испанский сапер позднее сообщал, что только на северном берегу Тибра он и его товарищи закопали почти 10 000 тел, а еще 20 000 побросали в реку. Шесть месяцев спустя из-за повсеместного голода и долгой эпидемии чумы население Рима составляло менее половины того, каким оно было накануне осады; в большей части города от зданий остались лишь дымящиеся руины, меж которых лежали тела, брошенные без погребения в самое жаркое время года. В культурном отношении потери также не поддавались исчислению. Живопись, скульптура, целые библиотеки — включая Ватиканскую — были разорены и уничтожены, папские архивы разграблены. Художника Пармиджанино бросили в тюрьму, и он спас свою жизнь только благодаря тому, что рисовал портреты своих тюремщиков.

Тем временем императорская армия страдала почти так же, как жители Рима. Она также практически осталась без продовольствия; ее солдаты — которым месяцами не платили жалованье — полностью деморализованные, интересовались только грабежом и мародерством. Дисциплина упала; ландскнехты и испанцы готовы были перегрызть друг другу глотки. Папе Клименту, однако, не оставалось иного выбора, кроме капитуляции. По официальным сведениям, в качестве платы ему пришлось отдать Остию, Чивитавеккью, Пьяченцу и Модену, а также 400 000 дукатов (собрать эту сумму ему удалось только после того, как он расплавил все свои тиары и продал золото и драгоценные камни, которыми те были инкрустированы); в действительности цена оказалась еще более высокой, так как венецианцы — хотя они и состояли с папой в союзе — заняли Равенну и Червию. Папская область, где впервые в истории появилось эффективно действующее правительство, фактически перестала существовать. В начале декабря папа бежал из Рима и, переодетый, отправился в Орвьето. Именно там он принял послов Генриха VIII, они сообщили, что их повелитель хочет расторгнуть свой брак с Екатериной Арагонской. Один из них сообщал:

Когда речь зашла о разводе, папа, которому и без того было о чем подумать, как всегда, впал в замешательство. Послы возвратились разочарованные.

Наступивший в конце концов мир стал результатом переговоров, начатых зимой 1528-1529 годов теткой Карла Маргаритой Австрийской и ее золовкой Луизой, матерью короля Франции. Они встретились в Камбре 5 июля 1529 года; результатом этой встречи стал договор, подписанный на первой неделе августа. Дамский мир, как его впоследствии стали называть, закреплял власть Испании над Италией. Франциск вновь отказывался от всех своих притязаний на эти территории, взамен получая от Карла обещание, что империя не будет претендовать на Бургундию. Однако союзников Франции по Коньякской лиге совершенно не приняли в расчет. В результате они впоследствии вынуждены были принять условия, которые Карл поставил им в конце года, — условия, которые, среди прочего, предполагали отказ Венеции от всех ее владений в Южной Италии в пользу Неаполитанского королевства, которым правили испанцы. В Милане восстанавливалась власть Франческо Марии Сфорца (хотя Карл оставил за собой право держать в цитадели свой гарнизон); было также восстановлено правление Медичи, изгнанных из Флоренции в 1527 году (хотя потребовалась десятимесячная осада, чтобы осуществить реставрацию); наконец, остров Мальта в 1530 году был дарован рыцарям ордена Святого Иоанна.

Тех, кто счел, что французский король предал их, расценили это соглашение как позорное. Однако по крайней мере оно восстановило мир в Италии и положило конец тянувшейся много лет отвратительной главе ее истории — главе, начавшейся с момента вторжения Карла в 1494 году. В результате этих событий итальянцы не получили ничего, кроме опустошений и разрушений. Чтобы окончательно подвести черту, Карл V впервые пересек Альпы и прибыл на церемонию императорской коронации. Это было совсем не обязательно: его дед Максимилиан и вовсе обошелся без нее, а сам Карл пробыл на троне с момента коронации в Аахене почти десять лет без окончательной конфирмации своей власти. Однако оставалось фактом, что пока папа не возложил на его голову корону, его титул императора Священной Римской империи не был официально подтвержден, а для того, кто придавал столь важное значение своей святой миссии, были весьма важны как титул, так и таинство.