Капут - Курцио Малапарте

(Как-то ночью мне не спалось, и я пошел в лес. Было за полночь, белесые небеса были чудесным образом прозрачны, как сделанные из папиросной бумаги. Вначале мне показалось, что на небе ни облачка, таким ясным и прозрачным было небо, его бесконечно глубокое пустынное пространство. Сверху сыпал невидимый дождик, пронизывал до костей; он ласково шуршал в листьях деревьев и кустов и в ярком ковре лишайника. Я углубился в лес, прошел больше мили, когда хриплый голос по-немецки приказал мне остановиться. Ко мне подошли патрульные Alpenjäger с противокомариными сетками на головах. Это была одна из многих команд, специально обученных военным операциям в арктических лесах: они прочесывали леса и холмы в районе Ивало и Инари в поисках норвежских и русских партизан. Мы укрылись за скалами, сели возле костра из валежника, закурили и разговорились под легким, пахнувшим смолой дождем. Они сказали, что нашли следы волчьей стаи, но еще раньше узнали о близости волков по беспокойству оленьего стада. Все солдаты были выходцами с тирольских и баварских гор. Из глубины леса изредка долетал хруст веток и хриплый птичий крик.

Так мы мирно беседовали, негромко переговариваясь, – как всегда происходит в этом климате, где человеческий голос звучит чуждо уху другого человека, звучит фальшиво навязчиво и отстраненно, это полный отчаяния голос скрытой тоски, которая не может иначе выразить и проявить себя, кроме как в себе самой, в звуке и в отражении звука, говорящем о той же тоске, – когда в сотне шагов увидели среди деревьев стаю похожих на собак животных с короткой шерстью серовато-ржавого цвета. Волки, сказали солдаты. Волки пробегали близко, они поглядывали на нас красными горящими глазами. Казалось, они доверяли нам и совершенно нас не боялись. И в их доверии было не только миролюбие, а, я бы сказал, нечто отвлеченное, некое благородное и печальное безразличие. Они бежали легко и бесшумно быстрым длинным шагом, сноровистым и мягким. Ничего звериного в них не было, только благородная робость, нечто от гордой и жестокой покорности. Один из солдат поднял винтовку, но его товарищ отвел ствол в сторону. Это был отказ от свойственной человеку жестокости. Как если бы человек в нечеловеческих условиях не нашел другого способа выразить свою человечность, кроме как в принятии звериной печали и покорности.)

– Уже несколько дней генерал фон Хойнерт вне себя, – сказал Георг Бендаш, – у него не получается поймать лосося. Вся стратегия немецкого генерала бессильна против лосося.

– Немцы, – сказал Курт Франц, – плохие рыболовы.

– Les poissons n’aiment pas les Allemands[404], – сказал Виктор Маурер.

Лейтенант Георг Бендаш, адъютант генерала кавалерии фон Хойнерта, был первым немцем, с кем я столкнулся по прибытии в Инари. В своей гражданской жизни он был судьей в Берлине, этот широкоплечий человек лет за тридцать, с выступающей челюстью, сутулой походкой и взглядом исподлобья. «Такой взгляд, – говорил он, – судье не очень-то к лицу». Он часто сплевывал на землю с выражением глубокого презрения на темном, цвета выделанной свиной кожи лице. Именно из-за цвета кожи его лица мы и начали говорить об обтянутых человеческой кожей креслах графа ди Конверсано. Привычка сплевывать на землю, говорил Бендаш, не очень идет адъютанту немецкого кавалерийского генерала. «Но у меня на то есть свои причины», – добавлял он. Иногда казалось, что Бендаш плюет на всех немецких генералов. Из его слов не вытекало, а он был очень осмотрителен в словах, что он очень уж уважает Гитлера и всех его генералов. Оказавшись перед выбором между генералом фон Хойнертом и лососями Лапландии, он встал на сторону лососей. Но, по сути, как и все немцы, будь они судьи или нет, генералам он подчинялся. В том-то и беда всех лососей Европы: немцы тоже на стороне лососей, но подчиняются генералам.

Едва приехав в Имари, я отправился на поиски спального места. Смертельно усталый, я валился с ног от бессонницы. Проехав шестьсот километров через всю Лапландию и добравшись до Инари, я мечтал броситься в постель и поспать. Но постелей в Инари было немного. Весь поселок насчитывал не более четырех-пяти деревянных домов, сгрудившихся вокруг подобия сельского магазина, владелец которого, господин Юхо Никянен, принял меня с сердечной улыбкой и разложил передо мной весь свой лучший товар: целлулоидные расчески, финские ножи с рукоятью из рога северного оленя, таблетки сахарина, перчатки на собачьем меху и мазь от комаров.

– Кровать? Кровать, чтобы спать? – сказал Юхо Никянен.

– Конечно, чтобы спать.

– И вы спрашиваете это у меня? Я не торгую кроватями. Как-то была у меня полевая койка, но я продал ее три года назад директору акционерного банка из Рованиеми.

– А вы не подскажете, – спросил я, – кто мог бы уступить мне свою кровать хотя бы на несколько часов?

– Уступить вам кровать? – переспросил Юхо Никянен. – Вы хотите найти кого-то, кто уступит вам свою очередь поспать? Хм, это непросто. Наши постели заняли немцы, а на тех, что остались, мы сами спим по очереди. Попробуйте обратиться к госпоже Ирье Палмунен Химанке. Может, в ее гостинице найдется свободная кровать или ей удастся убедить кого-то из немецких офицеров уступить вам на несколько часов свою. А в ожидании очереди можно и на рыбалку сходить. Я недорого уступлю вам все нужное для ловли лосося.

– В реке много лососей?

– Было очень много до того, как немцы начали строить мост через Юутуанйоки. Но плотники уж очень расшумелись своими топорами, пилами и молотками, а шум лососям не нравится. В Ивало немцы тоже построили мост, и лососи ушли из Ивалойоки. А еще немцы рыбачат с гранатами. Это настоящее убийство. Они уничтожают не только лососей, но и всю остальную рыбу. Они думают, что с лососями можно обращаться, как с евреями. Мы этого не допустим. Позавчера я сказал генералу фон Хойнерту, что, если немцы, вместо того чтобы воевать с русскими, будут продолжать военные действия против рыбы, мы встанем на защиту лососей.

– Ну, с лососями, – сказал я, – легче воевать, чем с русскими.

– Вы ошибаетесь, – ответил Юхо Никанен, – лососи отчаянно храбры, их нелегко победить. По-моему, воюя против лососей, немцы допускают большую ошибку. Придет день, и немцы будут бояться даже лососей. Тем и кончится. Последняя война тоже так кончилась.

– А тем временем лосось уходит из ваших вод, – сказал я.

– Не из страха, конечно, – сказал Юхо Никанен с сожалением в голосе, – немцев лососи не боятся. Они их презирают. Немцам нельзя доверять, особенно на рыбалке. Они не знают, что такое fair play, честная игра. Они уничтожают лососей ручными гранатами, вы понимаете? Они думают, рыбалка – это не спорт, а форма Blitzkrieg. Лосось – самое благородное животное в мире. Он предпочтет умереть, чем нарушить законы чести. Против джентльмена он бьется до последнего, оставаясь сам джентльменом, каковым и является, а смерть встречает как герой, но он никогда не унижается до того, чтобы стать на одну доску с нечестным противником. Он предпочтет изгнание бесчестью борьбы с недостойным противником. Немцы в бешенстве, что лососей больше нет в наших реках. А знаете, куда эмигрируют наши лососи?