История сионизма - Уолтер Лакер

к Палестине. Кому нужен еще один «Бунд»?! И когда всемирная организация «Поале Сион», не желая сотрудничать с «буржуазными элементами», решила покинуть сионистский конгресс, палестинцы не последовали ее примеру. Всемирная организация продолжала проводить собрания и публиковать литературу на идише — языке «еврейских трудовых масс»; палестинцы же перешли на иврит. Когда палестинцы начали организацию кооперативных сельскохозяйственных поселений, им пришлось столкнуться с ожесточенным сопротивлением представителей мирового движения, заявлявших, что, согласно учению Маркса, рабочие должны сражаться за свои классовые интересы, а не создавать экономические предприятия в рамках капиталистической системы. Но палестинская «Поале Сион» не принимала аргументов, которые, при всем своем согласии с марксистской идеологией, не имели ничего общего с палестинскими реалиями. Они зашли еще дальше: на некоторых собраниях и выступлениях стали звучать проекты создания социалистического еврейского государства в Палестине. Правда, никто не считал эту цель насущной и близкой. В основном члены палестинской «Поале Сион» занимались более прозаическими делами: например, созданием организации еврейских стражей порядка («Хашомер») и развитием связей с рабочими организациями в других районах Османской империи.

«Поале Сион» была чрезвычайно идеологизированной партией в довоенных традициях социал-демократов. В программе ее было детально расписано отношение к целому ряду современных проблем и перспектив на будущее. «Хапоэль Хацаир» же, напротив, была сторонницей прагматического подхода и почти принципиально воздерживалась от доктринальных дискуссий. Единственным стабильным фактором в ее воззрениях оставалась идея важности физического труда — и как духовной, абсолютной категории, и как терапевтического средства, способствующего национальному возрождению еврейского народа. На первой странице каждого выпуска периодических изданий этой партии красовался лозунг: «Необходимое условие реализации целей сионизма — это покорение еврейским трудом всех профессий, существующих в стране». «Хапоэль Хацаир» раньше, чем «Поале Сион», поняла, что рабочие в Эрец-Израиле находятся в ситуации, которая в корне отличается от обстоятельств любого другого трудового движения: именно поэтому «Хапоэль Хацаир» сопротивлялась заимствованию идей и политических методов в других странах, хотя невозможно отрицать, что она включала в себя элементы иностранных идеологий — например, русского народничества. Но именно члены этой партии были первыми «конструктивистами», вставшими в оппозицию лозунгам классовой борьбы, характерным для «Поале Сион». Для «Хапоэль Хацаир» верховной, всеобъемлющей ценностью был еврейский национализм, а еврейскому рабочему было суждено стать пионером еврейского национального возрождения. Таким образом, следовало сосредоточить все усилия на реализации этой цели, а вовсе не на класовой борьбе. «Хапоэль Хацаир» не отвергала социалистических идеалов, но не считала социализм необходимым элементом национального движения. Центральной идеей политики «Хапоэль Хацаир» было «завоевание рабочих мест», а для этого требовалось как можно скорее увеличить численность еврейских рабочих и улучшить условия их жизни и труда. Далее, было абсолютно необходимо помочь новым иммигрантам освоить поприще сельского хозяйства. В свое время паразитическое существование евреев в диаспоре потрясло будущих членов «Хапоэль Хацаир» настолько, что они бросились в объятия сионизма; и теперь они боялись, что любая уступка, любой компромисс в этой области может роковым образом сказаться на перспективах еврейского национального возрождения. Однако идея «завоевания рабочих мест» в их интерпретации была абсолютно мирной. Трудно себе представить людей менее воинственных, чем А. Д. Гордон, Иосиф Аронович, Иосиф Шпринцак и другие лидеры «Хапоэль Хацаир». В отличие от членов «Поале Сион» они даже отказались участвовать в создании охранной организации «Хашомер», поскольку в ней чувствовался «привкус милитаризма».

Пацифистская ориентация наиболее заметна в философии А. Д. Гордона, который оказал большое влияние на иммигрантов второй алии. Гордон родился в Подолье в 1856 г. Он приехал в Эрец-Израиль, когда ему было уже под пятьдесят, и за плечами у него не было опыта тяжелого физического труда. Однако он стал работать в сельском хозяйстве: сначала в еврейских колониях близ Яффы, а затем — в Дегании, первом коллективном поселении. В течение следующих восемнадцати лет (Гордон умер в 1922 г.) днем он работал на полях и в цитрусовых рощах с величайшим, почти религиозным усердием, а по ночам писал свои эссе. Гордон не верил в то, что классовая борьба и социалистическая революция приведут к созданию лучшего, более справедливого общества. Не надеялся он и на то, что в результате радикального свержения всех общественных институтов природа человека усовершенствуется. Общество изменится только тогда, когда изменится сам человек, а поскольку человек становится тем хуже, чем дальше он отходит от природы, и поскольку евреи в этом отношении пострадали сильнее других народов, то, заключал Гордон, подлинное национальное возрождение возможно лишь при возврате к нормальному образу жизни, к физическому труду, который исцелит евреев от всех пагубных влияний диаспоры. Человек, природа и труд — вот ключевые понятия философии Гордона. Он подчеркивал также значение сельскохозяйственного труда как способа для человека обрести здравый рассудок и снова стать единым целым со Вселенной, частью которой он изначально является. Влияние Гордона на его современников объясняется не только популярностью его сочинений. Этот величественный старик, в простой русской рубахе, с окладистой бородой, служил для многих личным примером фанатичной преданности труду: он воплотил в своей жизни то, что Толстой только проповедовал. Не сломленный тяжелым трудом, болезнями и многочисленными сложностями, с которыми сталкивались все иммигранты на новой родине, он был источником вдохновения и энтузиазма для более молодых, здоровых и крепких людей.

Иммигранты второй алии едва ли могли бы черпать такую же поддержку из романов и эссе Иосифа Хаима Бреннера, ибо этот влиятельнейший для всего поколения автор сам нередко бывал подвержен приступам отчаяния. Не мог он обеспечить и идеологического руководства: Бреннер всю жизнь переходил от одной левосионистской группы к другой, а также состоял в организациях, не имевших к сионизму никакого отношения. Однако следует отдать ему должное как честнейшему хронисту того периода, неутомимому в поисках истины. Ни один еврейский писатель не изображал своих собратьев-евреев в таких безжалостных красках, не клеймил так жестоко дураков, негодяев, грязных попрошаек и ту разложившуюся часть народа, которая утратила нормальный человеческий облик. С образами Бреннера не сравнится ни картина еврейской жизни в штетле, изображенная Менделе, ни описанная в сочинениях Израиля Зангвилля жизнь западного гетто. Не менее язвителен был Бреннер и в своих замечаниях в адрес «красноречивых сионистов» диаспоры, которые он отпускал с позиций первопроходца в Эрец-Израиле. Однако он ни в коей мере не был уверен, что идеал освоения Палестины — эта последняя искра надежды — появился вовремя и что его окажется достаточно для спасения евреев от окончательной гибели. В книгах Бреннера не было ни капли оптимизма и ни намека на пафос созидательного труда, которые могли бы сделать его любимым автором всего поколения. Ситуация была и без того плоха, и молодым социал-сионистам не требовался писатель, доказывающий, что она безнадежна. Однако и