Твой последний шазам - Ида Мартин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я нашла его у себя в комнате. Молча запихивал мои вещи в рюкзак.
— Можешь объяснить, что случилось? Тебе не отдали паспорт? — я терялась в догадках.
Услышав мой голос, он остановился и обернулся. В глазах на полном серьёзе стояли слёзы:
— Как ты могла? Как, Тоня? Ты же мой друг! Моя Джульетта. Ради тебя я готов был сделать что угодно.
Кинул мне в руки рюкзак.
— Уходи, пожалуйста.
— Можешь объяснить или нет? — я с силой развернула его к себе.
— Я не могу сейчас драться, — его трясло. — Я ничего не могу. У меня сейчас разрыв сердца случится. Ты же знала, как мне это важно. Я встретил Алёну… в участке. Уходи.
И тут до меня дошло. Я уже и забыла, что подбила её сдать Милу в полицию и даже поставила условие.
Сейчас на свежую голову, в свете дня, это выглядело действительно некрасиво, и чтобы извиниться, слов не находилось.
— Она написала заявление?
— К счастью, не успела, но дело не в нём. Дело в тебе, — он так раскраснелся, что, казалось вот-вот вспыхнет. Волосы топорщились, и он то и дело утирал лицо рукавом. — Какая же ты, оказывается, жестокая и подлая!
Я машинально подняла рюкзак и в каком-то тумане вышла на улицу. Оправдания мне не было никакого. Я сама была поражена низостью своего поступка.
Но кто мог думать, что наутро Алёна вспомнит о нашем разговоре и примет всё за чистую монету? Что она решится пойти в полицию, и что у неё совсем нет мозгов?
А может это у меня их нет?
Не удивительно, что Амелина так колотило, я бы себя тоже возненавидела за подобное. Хорошо, что хоть Мила уехала. Даже перед ней я чувствовала стыд.
Выходя за калитку, оглядываться я не стала, было страшно и больно.
Дошла до шлагбаума, мимо проезжала машина. Окно приоткрылось, и я увидела Пинапа с девчонками. Поздоровались, спросили куда иду. Я сказала, что на автобус, и они подкинули меня до остановки.
Устроившись в её вонючей тени, я прижалась к металлической стенке и так сидела, бог знает сколько времени, пропустив три автобуса, с каждой минутой ненавидя себя всё сильнее. Такое гадкое, омерзительное состояние, хоть под колёса кидайся.
Всё это время я думала, что кругом столько злых, эгоистичных, чёрствых и тупых людей, которые ради своей выгоды, самоутверждения или просто развлечения, готовы сделать другим любую гадость, а в итоге сама оказалась ничуть не лучше.
И то, что я не желала Миле зла, меня никак не могло оправдывать, ведь мало кто осознано стремится совершить зло. Не даром же дорога в ад вымощена благими намерениями.
Но объяснять это Костику не имело смысла, он и сам об этом знал. Точно так же, как и то, что от человека, совершившего предательство, нужно срочно избавляться. Собаку, искусавшую человека пристреливают, потому что в следующий раз она снова так сделает.
Я могла сразу кинуться к нему и умолять о помиловании, и он, вероятно, даже сдался бы, сказав: хорошо, уедешь завтра, но забыть такое невозможно. И простить тоже. Во всяком случае, я бы не смогла.
Наверняка я завтра проснусь и пожалею, что не осталась и не поговорила с ним «разумно и трезво». Но невидимые часы уже звучали непрерывной сигнальной сиреной: ваше время вышло!
Просто, как выяснилось, это не он не подходил мне, а я ему.
Напротив меня остановилась машина. Водитель — сомнительного вида парень, опустил стекло:
— Подкинуть?
— Нет.
— Могу прямо до Москвы.
— Не нужно, спасибо.
— Поехали, денег не возьму.
— Я не еду.
— Тогда давай просто знакомиться, — он открыл дверь и вышел.
Я огляделась. Кругом никого. Только проносящиеся на приличной скорости машины.
— Я больная.
— В смысле?
— Припадочная.
Я скорчила рожу и эпилептично задергалась, из груди от сдерживаемого рыдания сами собой вырывались странные звуки.
Парень постоял немного, посмотрел на мой истерический припадок и свалил.
Но зато мозги снова зашевелились.
И как я сразу не сообразила? Как я могла так легко уйти? Почему всё это время думала только о себе? Я же видела в каком он остался состоянии, а когда имеешь дело с человеком склонным к спонтанным суицидальным приступам, никогда нельзя забывать об этом.
Телефон его был отключен.
Я подхватила рюкзак и помчалась через свинарники назад.
Пока бежала по полю, чуть ноги не переломала. Повсюду были раскиданы палки и детали от разобранных после праздника палаток. В одном месте провалилась ногой в яму из-под столба с лентами, сам же столб и вовсе лежал поперек дороги.
Заскочила во двор, на всей его половине горел свет и очень громко играли Кемы — Famous Last Words, давно я этого у него не слышала.
Дернула дверь, постучала. То, что он не открыл ничего не значило. Амелин никогда не открывал.
Я отправилась во двор, прямиком к кухонному окну. Оно было раскрыто, а свет горел. Притащила пластиковый стул. Встал он неустойчиво, предательски качаясь под ногами, однако заглянуть внутрь всё же получилось.
На обеденном столе лежали: раскрытая упаковка старых лезвий, какой-то пузырек, половина бутылки водки и дедов обрез с чердака. Полный набор.
Чтобы влезть в окно, пришлось положить на стул так и оставшуюся валяться во двое пенопластовую коробку инкубатора. Пенопласт тут же захрустел под ногами, но, прежде, чем проломился, я успела подтянуться на локтях.
Амелин лежал на Милиной кровати в том же в чем и приехал, даже кеды не снял. Просто лежал с закрытыми глазами, сложив руки на животе.
— Я знаю, что ты придуриваешься. Типа ролёвка, да? — я подошла к кровати и ткнула его в бок. — Красавица и чудовище?
Потом наклонилась, взяла руку. Она была тёплая и пульс прощупывался отлично. Частый и громкий.
— Костя! — я шлёпнула его по плечу. — Твои приколы однообразны и предсказуемы. Давай поговорим. Без нервов и обид.
Присела на край кровати.
— Я не буду оправдываться, потому что действительно сказала это Алёне со зла. Специально. И мне хотелось, чтобы Миле тоже было плохо, за всё, что она говорила и делала. Я думала — это справедливо. Но я ошибалась. Не вмешайся она, и этот Гриша мог сам тебя убить. На её месте я бы поступила точно так же. Толкнула бы его, не задумываясь о последствиях. Так что сдавать Милу в полицию с моей стороны было подло во всех отношениях.
Я внимательно посмотрела на его лицо. Ровное, спокойное, ангельское лицо, словно просто спит и не может слышать того, что я говорю.
— Ты меня слышишь?