Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб - Вера Камша

– Может, хватит дуться? – раздалось над ухом. – Чего пузо мучить, не казенное!

– Оставь меня в покое!

– Ну, хозяин барин.

Узнав про королеву, чесночник запоет иначе. Южане помешаны на Катарине Ариго, им не объяснить, что они молятся на змею. Не объяснить даже Роберу, если они вдруг встретятся. Единственный, кто может понять, это Алва. Ворон знал цену любовнице и не считал нужным это скрывать. Ветра честны, как и Скалы. Штанцлер лгал, утверждая, что сын Эгмонта подражает эру, это было не подражание, а сходство, которое не могло не тревожить старого интригана и его дочь. Знает ли Алва настоящее имя Катарины? Эпинэ, тот уверен, что королева – его кузина… Была кузиной.

Если дневник Каролины Борн еще существует, он где-то в кабинете. Штанцлер не успел открыть тайник, только это не значит, что его нельзя отыскать. Пока есть время, надо заставить солдат обыскать кабинет. Сейчас не до фамильных тайн и не до вежливости к покойной гадине. Правда о Катарине может спасти даже от Карваля…

Ричард обернулся к зевающему сторожу, но заговорить не успел. В коридоре раздались шаги, в дверь просунулась усатая физиономия. Охранник вскочил, широкие плечи заслонили проем, но разговор длился недолго.

– Эй, – кивнул вошедший усач, – пошли. Генерал ждет.

Ричард поднялся, возможно торопливей, чем следовало, но лучше поспешить, чем позволить до себя дотронуться. Сторож снова зевнул, распространив вокруг себя запах чесночной похлебки. Он был спокоен, как и вошедший Дювье. Видимо, Карваль не счел нужным сообщить своим людям о смерти королевы. Что бы он ни затевал, новость о дневнике заставит его обыскать дом.

Сторож вышел первым, а Дювье посторонился, пропуская пленника. В руке сержанта был палаш. Какие, однако, предосторожности!

– Я не намерен бежать, – бросил Дикон. – Скалы не бегают.

…Оно налетело сзади, едва Дикон шагнул за порог. Чесночная вонь сделалась кисло-сладкой и тошнотворной, как в Доре. Юноша еще понял, что падает. Истоптанный мраморный пол сделался розовым и мохнатым, закачался, позеленел, став лужей у порога, из которой усмехнулась, показав язык, щербатая толстощекая девчонка. Ювелирша.

– Трак-так-так! – завопила она. – А ну, взяли! Трак-так-так…

На ночь Эпинэ во дворце не остался, хотя понимал, что придется привыкать. Королевская резиденция не должна пустовать просто потому, что не должна, а без короля, регента, Проэмперадора дворец пуст, даже если в нем спит новорожденный принц. Смерть Катари навсегда сделала ее сына Олларом и братом его величества. Октавий Оллар… Имя предложил Левий, и Робер удивился, что не додумался сам. Иноходцу казалось правильным назвать мальчика Фердинандом, но это имя не сулило счастья, как и имя Мишель, которое Иноходец изо всех сил старался не назвать. Октавий, тезка стоившего матери жизни и оставившего по себе добрую память короля, – это то, что нужно Талигу. Даже если Ноймаринен и Алва отменят все решения самозваного Проэмперадора, имени у принца не отобрать…

Звон от Святой Луизы заставил натянуть поводья и оглядеться. Проклятье, он свернул туда, куда ехать ни в коем случае не следовало. С Капуль-Гизайлями кончено. Завтра он напишет барону, все объяснит и попросит объяснить Марианне. Повелитель Молний должен ходить по лезвию ножа один. Как Ворон. Почему Алва не написал сестре, Робер догадался в саду, когда они с Никола кромсали маки. Охапки кровавых цветов ложились наземь, заполняя пространство между коротко подстриженными кустами, и он вспомнил. Это было в Сакаци, в ночь смерти деда. Духота и далекая смерть породили сон, бред, откровение, в котором Робер надевал кольцо с отравой и оставался жив. Последний из семьи, когда-то такой большой…

Родные тонули в смертных гвоздиках, их захлестывали увядающие волны, а он пытался застрелить убийцу, не понимая, что стреляет в родную кровь. Он, Робер Эпинэ, маркиз Эр-При. Последний в роду.

– Кукушонок, вот ты кто! – надрывался писклявый голосишко, отвратный, но от этого не менее правдивый. – Кукушонок Эпинэ… Они умерли, а ты живешь… Ты живешь, потому что они умерли… Они умерли, потому что ты живешь…

Все, кто оказывался рядом, кто был нужен и дорог, погибали, а он не понимал, что это из-за него. И Алву тоже не понимал, а ведь с маршалом творилось то же самое – погибшие братья, мертвые сестры и одиночество. Единственный способ защитить любимых – это отказаться от них и уйти, унося свое проклятие – свою замешенную на чужой гибели удачу.

Робер не знал, кто из них двоих погубил Катари, вернее всего он. Алва пытался спасти свою женщину бегством, но тут объявился пропащий брат, и гвоздики взяли то, что хотели…

– Монсеньор, вам плохо?

Бледные, заострившиеся лица в ворохе алых цветов, сухая вязкость песка, кольцо, которое он не выбирал. Молния! Древней кровью вечер ал…

– Все в порядке, Жильбер. Если ты имеешь в виду обморок.

– Монсеньор, сегодня плохо всем! Если я встречу Окделла…

– Надеюсь, первым его встретит Карваль. И еще больше надеюсь, что ты умеешь молчать.

– Монсеньор, я помню Айнсмеллера. Каким бы он ни был…

– Вот и помни.

Только бы отыскать Ричарда и понять, как все случилось! Штанцлер поплатился за какие-то прошлые подлости, сестра… сестра не выдержала и сказала, что Дику надеяться не на что, но дурочка-фрейлина?! Зарежь ее кто другой, Робер бы решил, что Розалин стала свидетельницей убийства, но сын Эгмонта не был ни трусом, ни подлецом, по крайней мере пока его не толкал под руку опытный интриган. Только интриган не стал бы губить себя самого, а выстрел из пистолета в лоб старику, почти в упор… Это даже не кинжал в грудь сказавшей «нет» женщине. Это что-то другое, но как же мальчишку довели! Как Моро…

– Мы ведь у Старого парка, да, монсеньор?

Старается отвлечь. Глупо, наивно, и все равно спасибо. Ну почему Дикон не подружился с Жильбером, ведь они же почти ровесники? Жил в своих выдумках, слушал Штанцлера, вот и…

– Сворачиваем.

Темные колокольни, темные деревья, темные дома. Зимой ночи светлее. Зимой любой дом – дом, если в нем тепло, если тебя там ждет хотя бы крыса. Проклятье, может, хватит себя жалеть?! Ты не так уж и одинок – у тебя армия и город, а без любви живут тысячи тысяч, и ничего. Встают, едят, что-то делают. Алве придется страшнее, когда он узнает… Моро был не первой потерей маршала и не последней.

– Покарауль лошадей.

– Я не пущу вас одного!.. Как хотите, не отпущу. Храм сейчас все равно закрыт.

– С чего ты взял, что я собрался в храм?

– А разве… Разве ее величество похоронят не здесь?

– Ее похоронят в Гайярэ! Постерегите коней, ребята.

Пройтись до каскада и обратно, освежить голову, и домой – письма должны быть готовы к рассвету. Скольким ему предстоит написать? Ноймаринену, Эрвину, Жермону и Ворону в его никуда… Эчеверрия должен знать, где соберано. Тот получит письмо, сорвет печати. Прочтет. «Я не сохранил вашего коня. Я его убил, спасая вашего бывшего оруженосца. Я не сохранил вашу королеву. Ваш бывший оруженосец ее убил, но я попробую сохранить вашего сына. Я знаю, что он ваш, но я назвал его Октавием…» Безумие и при этом правда. Можно подыскать другие слова, суть останется. Моро. Дикон. Катари. Октавий.