Одиссея мичмана Д... - Николай Черкашин

20 августа 1904 года списан с крейсера «Аврора» для посылки на покупаемые у Аргентины крейсера. Однако из-за несостоявшейся сделки назначен был на «Олег».

10 февраля 1906 года был назначен командиром подводной лодки «Сом» с одновременным исполнением обязанностей ревизора на «Жемчуге».

«В январе 1907 года, - пишет о себе Домерщиков, - эмигрировал за границу в связи с создавшейся тяжелой обстановкой после революции 1905 года, в которой я принимал участие в качестве члена городского офицерского комитета г. Владивостока…

…Около года жил в Нагасаки, работая наборщиком в типографии, выпускавшей русские революционные издания. После этого переехал в Австралию, в г. Сидней. Четыре месяца работал на ферме в Новой Зеландии.

Семь месяцев плавал матросом на парусном барке, три с половиной года жил на заработки физическим трудом. Работал в нотариальной конторе, вольнослушателем вечернего университета…

…Военно-морской суд приговорил к 6 годам арестантских рот. Наказание заменили разжалованием в рядовые. Послан в IX армию Юго-Западного фронта. 9 месяцев на передовой. Контужен. В конце 1915 года произведен в офицеры. 10 сентября 15-го года назначен комендантом парохода, перевозившего русские войска во Францию.

15 сентября - послан в Одессу на Транспортную флотилию. Участвовал в операциях армии и флота на Анатолийском побережье.

В ноябре 15-го года зачислен офицером в подводное плавание. Назначен помощником начальника Батумского отряда по морской части, в должности начальника базы высадки войск в Ризе.

15 мая 1916 года получил золотое Георгиевское оружие за высадку десанта и знак Красного Креста за спасение погибавших на море. В июне 16-го года переведен в Одессу начальником базы высадки войск».

Затем был печальный поход на «Пересвете», первое командирство на «Младе»… Право, стоит набраться терпения, чтобы проследить, в какую бешеную чехарду превратилась карьера флотского офицера после 1917 года.

С октября рокового года по девятнадцатый - Домерщиков начальник сразу двух отделов в Морском генеральном штабе: статистического и иностранного. Затем начальник службы связи Коммерческого флота, начальник Экономического отдела МГШ. В двадцатом переехал в Москву, так как здесь находился НКПС - Народный комиссариат путей сообщения, куда 38-летнего моряка назначали заместителем начальника морского транспорта всей РСФСР.

Но вот поворотный пункт в судьбе:

«В 1925 году я посетил английское посольство в Ленинграде по просьбе жены, разошедшейся со мною и уехавшей в Англию для возвращения на родину, в Австралию. Ей нужна была справка из консульства о причине задержки личных документов, оставленных ею в консульстве при получении визы. Без них она не могла оформить поездку в Австралию».

Факт посещения английского консульства в разгар «холодной войны» с Великобританией был тут же взят на заметку в ОГПУ. Новоиспеченного «шпиона чемберленовской разведки» арестовали 7 июня 1927 года, а в конце января 1928-го постановлением ОСО - Особого совещания - Домерщикова по статье 58б отправили в ссылку на три года в Западную Сибирь. Срок окончил в Новосибирске и там же получил «продление» еще на столько же. Правда, на сей раз его ожидала «шарашка» на новосибирском «Сибкомбайне». Работал там техником, плановиком, преподавателем английского языка. Раз пять увольняли с работы как бывшего ссыльного.

В родной Питер вернулся лишь в мае 1936 года. Колди, наверное, так и не узнала, что визит за ее справкой в английское посольство обошелся ее бывшему мужу в девять лет сибирской жизни и еще в три года хождения «по кадрам».

Таковы точки над «i», расставленные рукой самого Домерщикова. А в сущности, это мог бы быть роман из жизни воспитательницы детского сада и скромного совслужащего - переводчика из ЭПРОНа.

Порт-Саид. Март 1990

Вот уж и подумать не мог, начиная этот роман, что судьба дарует мне возможность поклониться могиле матросов «Пересвета». Полет в Египет и поездка в Порт-Саид удались благодаря стараниям ближневосточного корреспондента «Правды» Владимира Белякова и сотрудников советского посольства в АРЕ.

В один из жарких весенних дней машина нашего консульства в Порт-Саиде подкатила к воротам греческого православного кладбища, обращенным к морю, что синело через дорогу. Вице-консул Алексей Рыбальченко сделал приветственный знак пожилому арабу, у которого ноги были скручены полиомиелитом. Сторож Камель Махмуд Хавиль лихо разъезжал по кладбищенским дорожкам на допотопной велоколяске. За особую плату консульства он обихаживал могилы русских моряков. На цементированной, обнесенной цепями площадке их оказалось три: одна - братская под обелиском и при двух сломанных по обычаю якорях, другая - мраморное надгробье старшего артиллериста лейтенанта Ивана Ренштке, чью фамилию выбили неверно - «Рентшке», уж так ему до гробовой доски везло со своей мудреной фамилией; наконец, третья плита, под которой лежал советский матрос, умерший во время рейса. Одинокая пальма топорщила поодаль чахлые ветви. Африканское солнце слепяще дробилось на гранях белых плит, белых постаментов, белых крестов, белых гробниц, белых саркофагов, белых склепов, теснота и обилие которых делало это печальное подворье похожим на каменоломню.

У бронзовой доски с именами пересветовцев, только что доставленной из Севастополя, мы зажгли свечи, купленные в коптском храме, высыпали несколько пригоршней родной земли (я набрал ее в полиэтиленовый пакет в Москве и всю дорогу опасался, как бы таможенники не сочли эту землю пробой грунта на радиоактивность).

Морской ветерок, прилетавший оттуда, где в последний раз дымили трубы «Пересвета», задувал свечи. Мы зажигали их снова и снова… Читали вслух имена: «Унтер-офицер Нил Суворов, Игнатий Российский, Константин Пугачев, матросы Лука Романов, Максим Чудин…» Так странно звучали они здесь, среди тесаных белых камней, под бирюзовым небом, в гортанном иноязычье, лившемся из радиорупоров мечетей. В Порт-Саиде праздновали мусульманский праздник рамадан.

Только что отреставрированные надгробья «пересветовского мемориала» сияли шлифованным мрамором. Но отнюдь не благостные мысли навевал этот блеск.

В первую мировую войну русский флот потерял два самых крупных из всех погибших кораблей: линкор «Императрица Мария» и бывший броненосец «Пересвет». Волею военного случая прах пересветовцев захоронен на чужбине, и никому в голову не пришло тут посягнуть на их могилу. А вот в родном Севастополе такое же захоронение моряков «Марии» пустили под нож бульдозера: завод имени Ленина строил свои общежития на месте старинного Михайловского кладбища. Неужели тем, кто погиб вдали от Родины, повезло больше? Неужели здешняя, египетская, земля легла для одних пухом, а та, севастопольская, обернулась для других кремнем?!

И припомнил я себе в утешение, что вот ведь спасли и оживили церковь, бывшую компрессорную завода «Динамо», где погребены останки воинов-иноков Пересвета и Осляби; вот ведь и могилы минера с «Олега» и командира «Богатыря» Политовского в Таллинне и еще много надгробий других моряков привели в порядок подвижники из клуба русской морской истории «Штадт Ревель», и венки на воду спустили, и помянули в храмах Владивостока и Ленинграда имена всех взятых морем, побитых взрывами кораблей, сваренных паром, отравленных дымами морских воинов. Вот и общество истории флота без приказа сверху само собой образовалось.