Княгиня - Петер Пранге

Чума все сильнее заявляла о себе. Никто в Риме уже не мог считать себя в безопасности. Черная смерть не щадила ни роскошные палаццо, ни грязные мансарды, ни церкви, она не знала разницы между богачами и бедняками, пожилыми и молодыми. Карантину подвергались целые городские кварталы, в лазареты людей свозили семьями. Во дворах чадили костры — сжигали одежду умерших. Теперь колокольный звон заглушался перезвоном кандалов на ногах преступников, которым власти поручили самую страшную и черную работу — выволакивать трупы из домов и грузить их на телеги.

Кто же мог наслать подобную кару на Вечный город? Поговаривали о безбожниках, запродавших душу дьяволу и якобы мазавших стены домов «чумной мазью». По слухам, все началось именно в Палермо, на Сицилии, откуда впоследствии чума перекинулась на континент, где безбожники травили купели со святой водой в церквах — и все по велению князя тьмы! Вскоре уже на каждом углу пересказывали истории одна другой краше о неких тайных служителях ада, осквернявших смертоносной мазью все вокруг — церковные скамьи, стены исповедален, канаты колоколов, за которые берутся звонари, стены домов, словом, все, что под руку попадалось! Был издан приказ, согласно которому каждый, кто назовет такого нечестивца по имени, получит вознаграждение в размере двухсот скуди. Как следствие подобные меры способствовали росту взаимного недоверия и подозрительности, никак, впрочем, не останавливая распространение губительного мора. Соседи перестали доверять друг другу, жены подозревали мужей, дети — родителей. Любой, кто хотя бы случайно коснулся стены, тут же перекочевывал в разряд вредителей.

К концу месяца страхи достигли такого размаха, что римляне испросили у папы разрешения совершить по городу крестный ход. Казалось, вековечные святые покровители, отвечавшие за мор, — святой Себастьян и святой Рохус, — оставались глухи к стенаниям и призывам верующих. Но не усугубит ли скопление народа эпидемию? Не облегчит ли распространение заразной болезни? Проповедники взвешивали все «за» и «против», среди них находились и те, кто открыто заявлял, что, дескать, все меры предосторожности есть кощунство и злодеяние, поскольку чума ниспослана Господом, стрелы которого непременно настигнут грешников.

Франческо Борромини оставался далек от всего этого. С какой стати изводить себя вопросами, вознамерился ли Господь и его наказать чумой за прегрешения? Наказание давным-давно настигло его — и было куда суровее чумы.

Он ни на минуту не отходил от постели Клариссы, не допуская даже мысли о том, что она, очнувшись, вдруг не обнаружит его рядом. И, сидя подле нее, в беспросветном отчаянии закрыв лицо руками, Франческо размышлял о том, каким стариком стал. Пожилым, усталым человеком без сил и, самое главное, без уверенности в завтрашнем дне. На теле княгини до сих пор не было и следа чумных бубонов, через которые организм освободился бы от зловредного гноя.

— Прошу вас… покажите мне ваши проекты…

Изумленный, Франческо поднял взор. Очнувшаяся от беспамятства, княгиня смотрела теперь на него. Впервые за много дней взгляд ее был таким ясным, что невольно напомнил Франческо изумруды. И лоб оставался сухим. Неужели жар спал? В душе Борромини шевельнулась надежда. Было ли это поворотом в ходе заболевания, признаком выздоровления — или же кратковременной эйфорией, о которой он вычитал в книгах? Тем самым мимолетным облегчением перед трагическим и неизбежным концом?

— Тсс! — предостерег он княгиню. — Вам необходимо поберечь силы!

Едва заметно она покачала головой.

— Проекты, — едва слышно повторила она, — проекты площади… Я… я хочу взять их с собой в свое последнее странствие…

Это было сказано без тени сожаления или горечи, будто речь шла о чем-то давно решенном. Франческо схватил ее за руку:

— Я никуда не отпущу вас, княгиня. Вам нельзя уходить!

— Разве вправе мы не последовать призыву Бога? Прошу вас… покажите мне эскизы… Кто знает… когда я еще буду в силах…

Как мог он отказать ей? Франческо осторожно помог княгине усесться поудобнее, подложив под спину подушку, заботливо смахнул упавшую на лоб прядь волос. Затем сходил за чертежной доской и уселся рядом так, чтобы она могла наблюдать, как он станет набрасывать эскиз.

— У вас… до сих пор сохранился этот… грифель? — спросила она, видя, как он набрасывает первые штрихи.

— Тот самый, подаренный мне вами — я с ним не расстаюсь. Стержень, правда, пришлось уже не раз заменять.

— Я рада, — прошептала она.

И на час снизошла благодать — Франческо чувствовал себя, как в те немногие счастливые часы, выпадавшие ему в жизни и всегда связанные с княгиней. У нее на глазах он набрасывал эскиз Форума Памфили, объясняя каждый элемент в отдельности и их взаимосвязь в замысле: эллипс, окантованный четырехрядной колоннадой. И вновь, как всегда бывало в такие минуты, он ощутил, какой невиданной, несокрушимой силой духа и уверенностью наделяла его эта женщина, именно благодаря ей, ее присутствию рядом мимолетные проблески идей внезапно обретали материальность, четкие очертания и абсолютную истинность, отбрасывая прочь все сомнения.

— Как все это прекрасно! — вымолвила она.

— Вы находите? Но прошу вас — потерпите, это всего лишь набросок. О том, удачен проект или нет, можно судить, лишь стоя на площади по завершении ее реконструкции. Площадь содержит секрет, открывающийся зрителю, только если тот находится на строго определенном месте.

Франческо медлил — до сих пор он не решался доверить свою тайну ни одному человеку.

— Это место здесь, — произнес он, отмечая грифелем место, — именно отсюда можно наблюдать оптический эффект, какого не имеет ни одна площадь мира.

Несмотря на слабость, княгиня внимательно слушала Борромини, стараясь не пропустить ни единого его слова, когда он объяснял секрет эффекта этого воистину чудесного шедевра зодчества, основанного на точном математическом расчете и силе воображения художника и ждавшего своего воплощения в мраморе, граните и туфе на пьяцца Навона. Никогда и ни с кем Франческо не ощущал такой полной, абсолютной близости, как в тот момент с Клариссой. В глазах обоих застыли изумление и осмысление, гордость и восхищение. Не было сомнений в том, что она понимает его объяснения до последнего слова благодаря снизошедшей на их души небывалой гармонии. В одно мгновение весь внутренний мир Франческо, внезапно чудесным образом обнажившись, отразился в зеркале ее лица. И, что самое удивительное, Франческо не ощущал ни следа стыда или раскаяния.

— И на этот замысел меня вдохновили вы, княгиня, — признался он.

— Я? — недоверчиво переспросила Кларисса. — Но мы ведь с вами никогда не обсуждали этот Форум!

— Все дело в Сатурне и его кольце. Я ведь впервые увидел его в вашей подзорной трубе. Он тогда напомнил мне чашку с двумя ручками — вот вам и эллипс.

— Да-да, я помню. — Лицо княгини осветилось улыбкой. — И это подсказало вам идею?

Франческо кивнул.

— Я очень, очень рада, — ответила она. — Вы даже представить себе не можете, как я горжусь.