Догра Магра - Кюсаку Юмэно

может быть, непринужденная шутка?.. Не в силах найти ответа, я вглядывался в смеющееся лицо, и казалось, что передо мной колдун, внушающий неподдельный страх и трепет. И в то же время…

Что за чушь?! Да возможно ли, чтобы пустячный свиток с рисунками мог свести с ума взрослого здорового мужчину?! Кисти какого мастера он бы ни принадлежал, какие бы жуткие сюжеты там ни были, это всего лишь комбинация красок и линий, не более того. Если это осознаешь, и бояться нечего…

Меня все сильнее и сильнее охватывали подобные протестные чувства. Поэтому со всем хладнокровием, на которое был способен, я подвинул к себе футляр, поднял крышку, развернул темно-голубой хлопок и, сдерживая нахлынувшее волнение, принялся внимательно разглядывать свиток.

Восьмигранная ручка из зеленого камня оказалась так красива, что я даже невольно погладил ее пальцами. Основа, похоже, была тканевой. Рассмотрев ее поближе, я заметил тонкие, почти невидимые нити разных цветов, в том числе золотые и серебряные. Тесно вплетенные в шелковое полотно, они складывались в разноцветные фигурки львов величиною в сун и напоминали драгоценности. И хотя свитку было более тысячи лет, они поблескивали как новые, — вероятно, документ бережно хранили. Один угол свитка был обклеен полоской золотой фольги, не содержащей каких-либо записей.

— Та самая нуи-цубуси. Тисэко, мать Итиро Курэ, наверняка по ней училась, — вдруг ни с того ни с сего пояснил доктор Масаки и, отвернувшись, закурил сигару. Однако мне в голову пришли схожие мысли, поэтому я не слишком удивился.

Развязав бурый шнурок прикрепленной лопаточкой из слоновой кости, я приоткрыл свиток и увидел на темно-фиолетовой бумаге диагональные золотые волны. Чрезвычайно изящные, они тянулись из правого верхнего угла к левому нижнему. Очарованный, будто грезой или дымкой, элегантным водоворотом мягких золотых линий на темном фоне, я уверенно разворачивал свиток. Вскоре перед моими глазами предстали пять сунов белой бумаги, и я чуть не воскликнул «Ах!», но голос застыл в горле. Обеими руками вцепившись в свиток, я не мог пошевелиться, сердце болезненно застучало.

Обнаженная женщина на свитке… Ее лицо… тонкие брови… длинные ресницы… благородная форма носа… маленькие алые губки… изящный подбородок… Как же она походила на девушку из шестой палаты! Пышные, густые волосы, убранные в прическу, словно лепестки огромного черного цветка… выбившиеся на висках локоны… чуть растрепанная линия волос… Один в один девушка из шестой палаты!

Однако тогда у меня не хватило хладнокровия задаться вопросом, отчего так. Это лицо… Нет, красота черт мертвой девушки, изображенной тонким сочетанием красок и линий… Она словно спала… Ни с чем не сравнимое очарование привлекало и поглощало мою душу и воздействовало на все нервы. Казалось, вот-вот она откроет глаза, и я услышу: «Братец!» Не в силах оторвать от нее взгляда, я даже не мог сглотнуть слюну и безотрывно смотрел на будто бы подрумяненные щеки и фосфорически блестящие губы кораллового цвета.

— Ха-ха-ха! Вон как застыл! Эх… Да… Ну что? Красиво? Такова сила мастерства У Циньсю, — раздался непринужденный голос доктора Масаки.

Однако я по-прежнему не мог пошевелиться. Наконец я выдавил из себя несколько отрывистых слов хриплым, странным голосом:

— Это же… Моёко Курэ!

— Вылитая! — сразу же подтвердил доктор Масаки.

Только теперь я смог перевести взгляд со свитка на доктора, который смотрел на меня с непонятной улыбкой — то ли сочувственной, то ли горделивой, то ли ироничной…

— Это чрезвычайно интересно! — продолжил он. — Ведь физическая наследственность такая же ужасная штука, как и психическая… Лицо Моёко Курэ, дочери земледельцев из Мэйнохамы, — один в один лицо любой из Двух Бабочек из Дворца Совершенной Чистоты, которые прославились в годы правления танского императора Сюань-цзуна! И даже сам Создатель будто позабыл об этом.

Я промолчал.

— Говорят, что история повторяется, но это справедливо и относительно внешности, и даже души человека. Яркий пример тому Моёко Курэ. В сомнамбулическом припадке она частично копирует психические черты барышни Фэнь и ее старшей сестры, госпожи Дай, которая с радостью позволила мужу, У Циньсю, себя придушить. Наверняка один из предков этих женщин обладал выраженными мазохистскими чертами, которые, по всей видимости, позже проявились и у них. Кроме того, обожание, испытываемое барышней Фэнь к У Циньсю, могло найти выражение в припадке ревности относительно старшей сестры. Однако, по крайней мере, ясно, что этот свиток суть выражение любви У Циньсю к двум сестрам — Дай и Фэнь. Но смотри дальше, и психическая наследственность Итиро Курэ откроется тебе целиком и полностью.

Подгоняемый этими словами, я продолжил разворачивать свиток.

Далее на белой бумаге появилось красочное, тщательно исполненное изображение длиной в один сяку и два-три суна. Красавица раскинула руки в стороны и будто парила в воздухе, чуть наискось — так казалось, потому что вокруг нее была белая бумага. В свитке я обнаружил шесть разных изображений той же девушки, находящихся на расстоянии в три-четыре суна друг от друга. Я опишу их по порядку.

Итак, на первой картине, которая меня так поразила, девушка была изображена сразу после смерти, с еще белоснежной кожей и румянцем на щеках и ушах. Глаза у нее были закрыты, чуть подкрашенные губы сжаты. Лицо ее, казалось, наполняла торжественная радость женщины, погибшей ради своего мужа.

На второй картине кожа уже сделалась красновато-лиловой, тело местами вздулось, под глазами проявились черные тени, губы потемнели. Облик ее казался торжественным, но производил неприятное впечатление.

На третьей картине кожа на лбу, ушах и животе местами густо покраснела, местами побелела, глаза и рот приоткрылись, так что стали видны белые зубы, все тело приобрело темно-лиловый оттенок, а живот вспучился, как барабан.

На четвертой картине тело было тусклого, иссиня-черного оттенка с белыми и коричневыми пятнами гнили. Ребра и тазовые кости обнажились, кожа на груди разошлась, открыв внутренности кобальтового цвета, глазные яблоки вылезли наружу. Влажные волосы выпали вместе с гребнями и драгоценностями и лежали в беспорядке, а искривленные губы придавали лицу демоническое выражение.

На пятой картине разложение продолжалось: глаза сгнили, челюсти стали видны вплоть до ушей и лицо приобрело выражение холодной усмешки. Внутренности и кожа на животе сморщились и почернели, словно гнилые тряпки, ребра и кости конечностей обнажились. Волосы остались лишь на лобковой кости, и уже нельзя было определить, женщина это или мужчина.

На последней картине, будто остов корабля, лежал зеленовато-коричневый скелет с прилипшими, словно водоросли, черными кусками плоти. Череп — то ли человека, то ли обезьяны — наклонился в сторону, и только зубы все еще белели…

Сейчас я предельно искренен… После мне было стыдно вспоминать это, но тогда я воодушевленно разворачивал свиток. Конечно, изначально я