Поездом к океану - Марина Светлая

Один день ничего не решал, потому ночью он надрался в баре гостиницы до состояния, в котором едва стоял на ногах. Бренди лилось в его глотку с ужасающей частотой, но голова все еще оставалась ясной. Это только тело почему-то не слушалось, но чертова башка никак не хотела забыть. А ведь надеялся, что поможет.

Надо отдать себе должное – это был первый срыв за все время пути, а путь занял несколько недель, покуда они достигли берегов Франции. Откровенно говоря, Лионец и рад бы был поскорее покончить с формальностями и сбыть рядового де Брольи с рук, но эта ненормальная баба решила напоследок устроить ему пытку.

Пытку. Настоящую и изощренную. От которой у него враз закружилась голова.

Весь ее вид – такой просящий, беззащитный, будто она сбросила в одну секунду все маски, там, на причале, возле матери – весь этот ее чертов вид вышиб землю у него из-под ног, заставив вспомнить, какая она была, когда он ее нашел.

Черт подери, даже когда в дороге у нее едва не случился выкидыш, Аньес вела себя иначе. Она лишь постучала в дверь его каюты и сказала спокойно и немного нервно, что у нее пошла кровь, а она не знает, где на корабле медпункт. Ни минуты не пыталась прикрыться непонятной, обтекаемой дурнотой, вуалируя правду. Она вся была вот такая… прямая. Ровная. Несгибаемая. Лишь эмоции менялись в зависимости от ситуации. И их Аньес приручила. С их помощью и манипулировала окружающими. И им.

А сейчас она где-то над его головой. Делит на двоих одну комнату с матерью. Где-то там, сверху, на втором этаже небольшой гостиницы. Юбер задрал голову вверх и посмотрел на потолок, будто бы мог там увидеть ее. Но почему-то не обнаружил.

- Эй, эй, господин офицер! – донеслось до него, когда он таки стал заваливаться набок со стула, и кто-то схватил его за шиворот. – Не хватало только чтоб вы сломали тут шею!

- Шею? – Лионец повернулся к подхватившему его официанту и задорно расхохотался. – Слушай, а ведь правда! Не хватает. Шею сломать – в самый раз, а?

- Камиль, в самом деле, уводи-ка его уже, а то он тут и заснет.

- Расплатился? – живо поинтересовался мальчишка.

- Так точно! – весело козырнул Юбер. – Я в состоянии… з-заплатить. И даже ос-ставить на чай. Или думаешь, нет? П-похоже, что у меня нет денег?

- Да есть, есть. Расплатился он. Камиль, уведи, бога ради, похоже, он хочет не то что шею сломать – бар разнесет в щепки.

- Да я и тебе, - хохотнул Анри и заплетающимся языком, все распаляясь, заговорил, пока официант хватал его под мышки и тащил к выходу, - и тебе… могу сломать твою шею, хоть она и б-бычья! Проверим?

Последнее он кричал уже из небольшого фойе, на котором располагалась лестница наверх. Лифта здесь не было, поднимались по ступенькам, и Юбер что-то еще пьяно ворчал по пути, обещая и мальчишке заплатить за помощь. И самому себе напоминал нечто убогое, жалкое, даже смешное, прямо как генерал Риво, которого они волокли с его зятем спать. Несколько раз повторял номер комнаты, путаясь, ошибаясь и называя тот, в котором остановились Аньес и ее мать, а потом быстро исправлялся, ужасно веселясь по этому поводу. И наконец, уже оказавшись на постели затребовал еще бутылку прямо сюда, иначе он спустится снова, а вставать ужасно не хочется.

Официант пообещал ему все сделать в лучшем виде, да обманул, сволочь. Закрыл за собой дверь и уже не вернулся. Впрочем, мальчишке повезло. Анри, не раздеваясь и не снимая обуви, заснул прежде, чем успел осознать, что его облапошили. Снова. В который раз. И лишь поутру, когда стоял над раковиной в небольшой ванной комнате и вглядывался в свое отражение, раз за разом задаваясь вопросом, какого черта все еще здесь, все еще не бросил все и не уехал от де Брольи подальше, вдруг осознал, что даже и тогда бы не освободился.

Аньес, дьявол ее забери, полюбила другого. Мертвого. А он, живой, ей не нужен. Но все равно она держит его в своих маленьких ладонях, и никакой свободы от нее ему не видать.

Наверное, именно потому, как он ни спешил вчера выдвинуться в Париж, чтобы передать рядового де Брольи генералу Риво на попечение, стоило ей лишь попросить, он согласился не колеблясь. Потому что от тех, кого любят, принимают всё.

Москва, июль 1980

Среди всего прочего хорошо было, по здравом размышлении, одно, но зато несомненно. Этот человек за столиком напротив нее назван в честь двух мужчин, которых она любила – ее отчима и ее Лионца. И пускай это имя так нелепо сочетается с фамилией, что делает его совсем не подходящим для журналиста, Аньес сейчас втихомолку удивлялась тому чувству, что наряду с горечью и досадой, просыпалось в ней. Наверное, имя этому чувству – гордость.

Черт подери, она правда гордилась. Естественно, не собой. Естественно, тем человеком, которого повстречала в ноябре сорок шестого года на краю света, и который не дал ей никакой надежды забыть его. Впрочем, сожалений все-таки не было. Сожалеть ни Аньес де Брольи, ни Анн Гийо так и не научились. Сожаления означали бы признание собственной неправоты, а она под любой личиной все делала только так, как могла. Иначе бы не сумела. Путь – лишь один, это только кажется со стороны, что вариантов множество.

- Слушайте, вы пьете что-нибудь крепче кофе? – проговорил вдруг А.-Р. с широкой улыбкой, и Аньес «вернулась» на тот самый, свой путь.

- Конечно, пью, - улыбнулась она. – Вы будете?

- Буду, но вам нужнее, да?

- Не каждый день доводится встречаться с прошлым.

- Это было очень давно, мадам Гийо, и вряд ли стоит печали. Но выпить можно. Мне говорили, здесь следует пробовать армянский бренди.

- То, что они называют словом «коньяк», - хохотнула она. – Да, можете. А лучше закажите болгарский. «Солнечный берег». Чтобы оценить весь букет, так сказать.

- Совет?

- Нет, просто интересно посмотреть на ваше лицо.

- А вы?

- А я буду водку.

Наблюдать за его лицом стало интересно в тот же миг, но она не позволила себе этого, сразу отвернувшись, чтобы позвать официанта. И старалась не думать о том, что в этой стране водкой принято поминать. А когда перед ними оказались рюмки и незатейливая закуска, она довольно резко, очень по-русски опрокинула в себя свою порцию на глазах Юбера. А он глядел и улыбался чему-то своему, ей недоступному. Это Аньес отчетливо сознавала. Как и то, что нет на свете более чужих людей, чем она и чем он.