Безбашенный - Кира Шарм

Мы с Эдом встретились рано, — сразу после моей радио программы, чтобы засесть за придумывание сценария для нового концерта, — раз уж обещал, слово нужно держать. Лагин, правда, сильно поморщился, — дел и без того невпроворот, но после решил, что это все же не самая плохая идея, — в конце концов, родной универ, так почему бы и не сделать что-нибудь для альма-матер?

Он потрясающее быстро включился, тут же начав выдавать кучу идей, а мне вот оставалось только сдерживать и одергивать себя, — потому что лично мои идеи все сводились только к одному, — к Мире.

К глазам ее сумасшедшим, густым волосам, в которые хочется зарыться, к тому, что я, блядь, наконец-то, после всех этих немыслимо долгих дней, которые тянулись целую вечность и никак не меньше, наконец — то смогу увидеть ее, прикоснуться к вечно алеющим щекам, прижать, в конце концов, к себе! И раз и навсегда выяснить, что заставило ее от меня сбежать, — вот так, даже не попрощавшись, даже не произнеся мне в глаза каких-то самых важных слов!

Я выясню все, скоро все узнаю!

Я, блядь, если делал что-то не так, был с ней не таким, задел ее чем-то — все обязательно исправлю!

Потому что не сомневаюсь, — наше расставание, то, что она сбежала, — какая-то идиотская, нелепая, смертельная ошибка!

Хрен его знает, что там могло произойти!

Может, на Побережье были какие-нибудь из моих мимолетных девчонок? Которые, кроме не запомнившегося даже секса для меня ровным счетом ничего не означали и даже не отложились в памяти?

Такое вполне могло случиться, — и, может, кто-то наговорил там чего-то Мире, из-за чего она сбежала?

Чем больше я думал, тем больше склонялся именно к этому варианту, — ну, просто не могло быть других! Я ведь ничем ее не обидел, — да я, блядь, пылинки с Миры сдувал, не видя ничего, кроме нее! Да даже ни разу не матерился в ее присутствии!

А, значит, вариант, что я чем-нибудь ее обидел — отпадает.

Оставался еще один — самый неприятный, — тот, в котором Мира просто поняла, что увлеклась, а не полюбила, как я ее — и увлечение прошло.

Этим тоже вполне объяснялось полнейшее отсутствие желания объясняться со мной и вообще разговаривать о чем бы то ни было, — любые разговоры принесли бы только одну неловкость, — и я, блядь, прекрасно это понимаю, как и то, насколько тяжело смотреть в глаза тому, кто цепляется за тебя со всем пылкостью, а ты ничего не чувствуешь.

Этот вариант разрывал меня изнутри, — и только это не давало мне подняться и ринуться к ней, — сразу же, без даже секундного промедления!

Меньше всего мне бы хотелось это от нее услышать, — но, блядь, так продолжаться дальше уже просто не может!

Пусть даже так, — но пусть она скажет мне это в лицо!

Будет безумно, бесконечно больно, — но тогда я как-нибудь переживу. Сдохну вначале, конечно, — но со временем сумею принять и пойти дальше, зная, что позади, там, где я и Мира поставлена окончательная и жирная точка.

Так что — да. Этот разговор мне нужен — в любом случае и в любом его варианте!

Правда, что я буду делать, если услышу о нелюбви, я пока не решил.

Вряд ли отступлюсь так просто — постараюсь хотя бы попытаться завоевать ее!

Но… Мне ли не знать, — если нет чувств, то никакие, даже самые красивые ухаживания, не помогут…

Блядь, — надо поменьше обо всем этом думать!

Встретимся, поговорим, — а там уже и буду что-нибудь решать!

Я прихожу в универ, будто в дурмане, — никого и ничего не видя, с сумасшедшими глазами, которые сканируют все вокруг, — как наркоману, мне бы ее хотя бы увидеть, пусть даже и издалека, — время разговоров будет вечером.

Но стационарники давно ушли, и Мира тоже не исключение, — в коридорах пусто, хоть и пришел все равно раньше, чем нужно, надеясь ее еще застать.

Сердце жадно стучит о ребра, предвкушая вечернюю встречу.

Считаю минуты, — они, как и весь день, ползут невероятно медленно, но сейчас, кажется, замедлились тысячекратно.

И замираю, подойдя к аудитории.

Меня просто скрючивает, — так, что перестаю видеть, — все вокруг становится одним сплошным туманом, и хочется схватиться за стену, чтобы не упасть.

Потому что в урне брошены те самые лилии, которые я передал ей. Для нее. Не только букет, — с самого верху лежит скомканная и надорванная записка.

И мне даже выталкивать ее не нужно, чтобы понять, — та самая. Слово «люблю», выведенное моим почерком, как раз видно издалека.

Блядь!

Все мог представить, — но не такое!

Она ведь не цветы, она сейчас меня вместе со всей этой моей любовью, что ни жить, ни дышать мне не дает, в мусорку выбросила!

Блядь, Мира, — похоже, я совсем тебя не знаю!

Потому что — каким бы ужасным, самым мерзким не был бы человек, — с ним так нельзя! Вот так, вот этими нежными пальчиками, которые я зацеловывал до сумасшествия, которые сжимал каждый раз, когда мы выходили из номера, никак не желая отпускать, — и которые отвечали мягким пожатием мне в ответ, — ты так просто взяла и вышвырнула мои чувства на помойку? Блядь, — это даже для меня, бессердечного блядуна и бабника — запредельно! Все мог представить, — да, блядь, все, что угодно, — но только не это!

— Антон, — мне на плечи с двух сторон ложатся крепкие руки, — и это, блядь, очень своевременно, потому что ни хрена перед глазами не вижу! Все с туман белый, бесконечно плотный превратилось, — так, что моргаю часто, — а пелена все равно никуда не исчезает, только наоборот, кажется, еще сильнее становится. И, блядь, чувствую, как ноги просто держать перестают! Кажется, так бы и рухнул сейчас на хрен на пол, если бы ни Эд с Андрюхой, обступившие с двух сторон.

По тому, как их руки напрягаются, уже знаю, — все они поняли, догадались, почему я впал в ступор, таращась на торчащий из урны букет.

А по тяжелому шумному дыханию догадываюсь, что даже у лучших друзей, всегда таких находчивых, сейчас просто нет ни единого слова. Да, блядь, — очень тяжело его найти при таком-то раскладе! А у самого…

Не то, что слова нет, — судорога одна сплошная и сквозная рана в области сердца.

И ладно бы, блядь, настоящая, огнестрел вон, как у Эда когда-то — хрен бы с ним, — вырубиться сейчас и больше никогда не приходить в себя! Так нет, — она болит, кровоточит, так, что выть хочется и уши закладывает, — и ни хера это не пройдет, — не в ближайшее время, — так уж точно!

— Только не натвори сейчас глупостей, — как издалека слышу придушенный голос Эда, который обхватывает меня еще сильнее.

Молча киваю, — хотя, о каких глупостях может идти речь, если меня, блядь, только что, кажется, совсем убили. Трупу может повредить какая-то идиотская выходка?