На рубеже двух столетий. (Воспоминания 1881-1914) - Александр Александрович Кизеветтер

выходила из тисков материальной нужды. Жить приходилось в обрез. Нередко не на что было купить свечей. А Ключевский уже в девятилетием возрасте стал страстным любителем чтения. На добрую часть ночи он забирался на печку, устанавливал перед собой маленький стаканчик, наполненный конопляным маслом с плавающим в нем зажженным фитилем, и перед этим ночником весь уходил в чтение. Он глотал книги, какие попадались под руку. Одной из первых была им прочитана какая-то книжка еще новиковского издания XVIII столетия. Но скоро в любознательном ребенке уже сказался будущий историк: все книжки были отставлены в сторону ради маленьких томиков смирдинского издания "Истории государства российского" Карамзина.

С десятилетнего возраста начались годы школьного обучения. В пензенской духовной семинарии Ключевский скоро стал надеждой и красой всего заведения. Его классные сочинения производили настоящий фурор. Семинарские педагоги и начальство прочили замечательному юношу в будущие светила церкви и богословской науки. А в душе Ключевского, чем ближе подвигалось дело к окончанию семинарского курса, тем острее назревала душевная драма. Его манил к себе университет. Но он был в семинарии стипендиатом духовного ведомства и на этом основании обязан был поступить в духовную академию. Предстояло выдержать борьбу. Пензенский архиерей и слышать не хотел о том, чтобы отпустить в светскую школу такого незаурядного ученика. Пришлось выдержать тяжкие сцены и горькие испытания. Архиерей осыпал Ключевского упреками, разражался прямою бранью и даже грозил, что в отместку за уход Ключевского из духовной школы никогда не даст хорошего прихода мужу его сестры. Страшную нравственную пытку пришлось выдержать Ключевскому, отвоевывая себе право на поступление в университет. Но все же заступничество дяди со стороны матери, пензенского священника Европейцева, помогло преодолеть препятствия, и Ключевский вырвался-таки в вожделенную Москву под сень университета. Там ему нужно было сдать, как семинаристу, особый вступительный экзамен. Через этот барьер Ключевский, разумеется, перескочил без малейшего затруднения.

Теперь Ключевский был уже на прямой дороге к своему истинному призванию. Но проходить эту дорогу было также нелегко. Вспоминая впоследствии в беседах с сестрой про те годы, Ключевский говаривал: "Был ли кто более беден, нежели я в то время".

Итак, по обстоятельствам своей молодости, Ключевский не был тем типичным "первым учеником" из состоятельной семьи, перед которым жизненная карьера расстилается мягким ковром и все существование которого проходит, словно в комфортабельной оранжерее, вдали от житейских испытаний и забот. Ключевский брал с бою свои успехи: жизнь немало ломала его, ушибала его своими острыми углами. Но зато он и изведал эту самую жизнь в разнообразных ее проявлениях и, погружаясь в книжные занятия, в то же время узнавал лицом к лицу подлинную действительность, подлинных людей и с их парадной внешностью, и с их малоопрятной душевной изнанкой. И это прекрасное знание действительной жизни наложило многоценный отпечаток на его научно-исторические труды. Его ум не замыкался в узком круге бесплотных книжных абстракций. Он схватывал проникновенно живую сущность исторических явлений и процессов и, будучи тонким систематиком, мастерски построй блестящие обобщающие схемы, он умел вбирать в эти схемы жизненное содержание со всей его многосложной пестротой и противоречивостью. Оттого эти схемы не оскопляли историческую действительность в угоду книжным теориям, а лишь помогали представить себе эту действительность с ее подлинными свежими и яркими красками. Исторический процесс никогда не рисовался Ключевскому в виде геометрического чертежа. Обилие противоречий в рисунке этого процесса служило для него лучшим доказательством верности такого рисунка исторической действительности. Оттого он был так силен в изучении стихийной динамики исторических явлений, оттого он так ярко умел освещать малооформленные, не подходящие ни под одну из привычных нам категорий учреждения древности.

Это чутье жизненной действительности сказывалось весьма ярко и на форме его изложения. Важную роль в составе его преподавательских приемов играли те высокохудожественные сравнения, которыми он любил расцветать свое изложение. И художественность этих сравнений, помимо их необычайной красоты и остроумной меткости, состояла в том, что они никогда не носили книжного, гелертерского характера, в их основе всегда лежала пристальная наблюдательность в круге житейской действительности.

Но, конечно, в научном курсе весь этот богатый жизненный опыт, весь этот обильный запас непосредственных "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет", должен был вдвинуться в оправу определенного научного мировоззрения.

Под какими влияниями сложилось у Ключевского его научное мировоззрение и какой оно приняло характер?

Ключевский поступил в университет в 1861 г. В это время знаменитая борьба западничества и славянофильства была уже законченным периодом в истории нашей общественной мысли. Отчасти под влиянием новых теоретических веяний, отчасти в связи с новыми переживаниями наступавшей "эпохи реформ" намечалось что-то вроде синтеза былых западнических и славянофильских лозунгов. Но на университетских кафедрах Ключевскому пришлось встретить крупнейших представителей западнического толка. В то время как славянофильский оттенок был представлен малодаровитыми профессорами Беляевым и Пешковым, на кафедрах блистали такие "западники", как Соловьев, развивавший кипучую творческую деятельность и находившийся тогда в начале своего колоссального труда по составлению "Истории России с древнейших времен", и Чичерин, последовательно проводивший западническую точку зрения в своих ярких исследованиях по истории областных учреждений в Древней Руси, по истории крестьянской общины и земских соборов.

Ключевский, как он сам это признавал, и увлекся на первых же порах всего более преподаванием Соловьева и Чичерина. От них он воспринял идеи и схемы, выдвинутые в свое время так называемой "юридической школой" в нашей историографии.

Изучая курс Ключевского, нетрудно видеть, какое важное место отведено там эволюции юридических форм как определяющего фактора в историческом процессе. Но отдавая немалую дань этому направлению, Ключевский, однако, отмежевывался от правоверных сторонников "юридической школы". К 60-м годам минувшего века, когда формировалось научное мировоззрение Ключевского, "юридическая школа" уже утрачивала свое былое, властное обаяние. В тесной связи с глубоким переворотом в социальных отношениях, который начал развертываться в результате реформы 1861 г., историки стали направлять все более пристальное внимание на социально-экономический момент в ходе исторического развития, а одновременно с этим в оживившейся борьбе общественных партий все настойчивее сказывалось охлаждение веры в единоспасительность политических преобразований и росло преимущественное внимание к вопросам социальным.

Несомненно, и эти веяния той эпохи вызвали в молодом Ключевском сочувственный отклик. Он не увлекся народническими крайностями той поры. Но и скептическая нотка в его отношении к политическому либерализму и мысль о том, что политические и юридические формы определяются более всего наполняющим их социальным содержанием, — вошли существенным элементом в его научно-историческое мировоззрение. Недаром его знаменитая диссертация "Боярская Дума Древней Руси" носила знаменательный подзаголовок: "Опыт истории государственного учреждения в связи с его социальным составом".

В основу его