Три слова о войне - Евгений Лукин

Я не могу ничего объяснить ни Эльзе, ни Людвигу с Гели. Эльза уже большая по сравнению с ними, время идет. Но она все равно еще ребенок. И я не могу объяснить ей того, что совершенно не понимаю сама. Зачем это все. Кому это нужно. Все, что я могу попытаться сделать — это чтобы им было хоть немножечко меньше страшно. Да, мне самой очень, очень страшно. Я сама боюсь так, что каждую минуту, кажется, не выдержу и зарыдаю, закричу от ужаса. Но я держусь. Я должна держаться. Ради Эльзы. Ради этих детей, у которых больше нет родителей. Я укладываю их спать. Всех троих. Я сдвинула кровати, свою и Эльзы. Чтобы они спали все вместе, рядышком, прижавшись друг к другу. Сама я больше не сплю. Я сочиняю для них сказку. Сказку про добрую принцессу и злую фею, которая заколдовала мир и сделала его совсем ужасным. Но она не смогла заколдовать его навсегда. Моим детям нравится сказка, они просят продолжения. Я обещаю им, что завтра обязательно напишу и прочту им. Если они будут умничками. Они послушно закрывают глазки. Я целую их, всех по очереди, глажу и сажусь рядом с ними.

— Спите, сладкие, — говорю я им, и молюсь про себя: «Только бы их не убили. Никого из них. Только бы их не убили».

Я очень устала. Но я тут же открываю глаза, как только слипаются веки. Я боюсь, что мне опять приснится тот жуткий сон, где всем детям приказано умереть. И они послушно выполняют этот приказ. Мне не убежать даже в свои сны.

Дмитриев думал о том, как ему повезло, что он не успел закончить свою пьесу до того, как началась война. И еще он думал о том, как хорошо, что никому не показывал написанное, не делился готовыми сценами. Успей он сделать это — неизвестно что сейчас было бы с ним. Ведь Дмитриев, писавший до войны пьесы-сказки для детских театров, решил сочинить большую сказку о Немецкой девушке. Тогда он и помыслить не мог, что его страна будет воевать с Германией и он сам с оружием в руках дойдет до Берлина.

Тогда все было иначе. Еще в школе учитель немецкого языка ставил Сашу в пример всем другим ученикам. Ему нравилось, как звучит этот язык, он мечтал побывать на Унтер-ден-Линден, о которой прочел у Гете и Шиллера, хотел посмотреть собор Святой Марии, где печатались первые книги. Он читал Гофмана и восхищался каждой его строчкой, которая уносила юного Сашу в необыкновенный романтический мир, где самое невозможное возможно и где чудесное, волшебное становится неотъемлемой частью жизни.

Потом он сочинил пьесу-сказку «Немецкая девушка» о том, как в Берлине живет волшебная девушка, которая возвращает родителей всем маленьким сиротам, неважно умерли они или бросили своих детей. Теперь Дмитриев прекрасно знал, чего могла ему стоить эта сказка, узнай о ней кто-нибудь. Его бы, чего доброго, обвинили в пособничестве Гитлеру и пропаганде Германии. Она ведь у него в сказке волшебная. Конечно, если бы его спросили, почему такая волшебная девушка живет не у нас в стране, он бы мог сказать, что у нас родители не бросают своих детей. И никто не посмел бы ему возразить. Но потом его обязательно бы спросили — почему именно в Германии, рассаднике фашизма?! Нет, все равно никто не поставит эту пьесу, ее и показывать никому нельзя. Но он все равно обязательно закончит ее, для себя, в стол. Осталось дописать только несколько сцен.

Прямо на Дмитриева шла маленькая девочка. Несмотря на весну, она дрожала от холода. Он окликнул ее по-немецки, этот язык он прекрасно знал. Девочка не сразу ответила. Она только сильнее сжала свой маленький кулачок, в котором что-то держала. Такая кроха, одна, на улице, не боясь пуль, взрывов. Дмитриев достал шоколад. Они завоевывают этот город улицу за улицей, дом за домом. И когда на пути попалась кондитерская фабрика, удалось запастись шоколадом. Он видел, как у девочки загорелись глаза, когда она увидела шоколадку. Девочка была совсем бледной, и казалось, вот-вот упадет. Она жадно откусила шоколад, потом испуганно посмотрела на него, не слишком ли большой кусочек съела. Дмитриев достал вторую, последнюю плитку и отдал девочке. Она в ответ разжала кулачок и протянула Дмитриеву часики, которые держала в нем. Дмитриев давно писал детские сказки, работал для детского театра. Он знал, что дети отличаются от взрослых тем, что они верят в то, что добро может быть просто так, ни за что. А эта девочка думает, что он не способен подарить ей плитку шоколада, и в свои шесть или семь лет (сколько ей) спешит рассчитаться с ним, потому что думает, что не может быть никакого добра. Что ничего нельзя подарить. Можно только поменяться.

— Красивые часики, — сказал он, возвращая их девочке, — откуда у тебя такие?

— Это мамины. Ее вчера убили.

Дмитриев уже знал, что если ему повезет, и он выберется из этого ада, то первое, что он сделает, вернувшись домой, это сожжет страницы написанной «Немецкой девушки». Сказки, которую он хотел написать.

Я и так ничего хорошего не ждала от появления Лени, но когда она вошла, и я увидела у нее пистолет… К тому же она пришла не одна, а с вооруженным парнем. Лет пятнадцать, не больше. Но когда видишь у человека оружие, он уже не кажется тебе ребенком, сколько бы ему ни было лет.

— Это Макс. Он убил нескольких русских. Они все ближе. Счет идет почти на минуты. Может быть, уже завтра нас всех убьют. У нас был отряд, 16 человек. Остались в живых только я и Макс. Нам удалось отступить. Отступить, а не сбежать. Мы не трусы. Мы вернемся. Просто надо собрать силы. У меня больше нет дома, ты знаешь. Если завтра всех нас убьют… У Макса еще не было женщины. Ни разу. Я ему обещала. Я хочу сделать это на чистых простынях. Постели, пожалуйста, нам чистые простыни на ночь. Может быть, это будет наша последняя ночь. Но мы не отдадим город просто так. У нас есть оружие. Мы будем защищаться все вместе. Нас не так мало. Целых шестеро.

— А где остальные? — спросила я.

— Как это где? — усмехнулась Лени. — Здесь, в этом доме.

— Что-то я их не видела.

— Ну, как же, мы с Максом… Твоя мать, Эльза и эти двое детей, которых ты подобрала.

Я спросила Лени в своем ли она уме. И она разозлилась.

— Это ты не в своем уме! Ты не понимаешь, что мы должны защищаться?!

— Но это дети. Ты совсем не любишь детей.

— Дети! Я отношусь к ним, как к полноценным гражданам Германии. Они имеют право защищаться. Это ты не любишь детей. Ты отнимаешь у них возможность защищать себя, иметь право на оружие наравне со взрослыми. Чтобы их не могли так просто убить. Дети и так беззащитны. А ты хочешь сделать их совсем беззащитными.

Тут раздался выстрел, в другой комнате. Я вздрогнула, побежала к двери. Но Лени ухватила меня за руку.

— Не бойся. Это Макс учит их стрелять, Эльзу я уже научила. И еще он проводит разъяснительную работу. Он умеет это делать.

— Оставь в покое детей! — закричала я.

— Сначала пусть кончится война, — сказала Лени.

Я уже думала, что хочу, чтобы русские наконец победили. И все кончилось. Я теперь уже их ждала как богов. Только бы все это кончилось. Пусть они возьмут наш город. Почему я должна быть на стороне страны, которая убила моего отца, сделала мою мать несчастной, униженной вдовой, страны, в которой детей лишают детства, едва они родились.?! Пусть они наконец завоюют наш город. Нам с мамой и Эльзой нечего бояться. Мы ничем не виноваты перед ними. Пусть они придут. Пусть спасут нас от этого ужаса. Больше никто не может нас спасти.