Охота на Гитлера - Дмитрий Юрьевич Власенко

торгашей, как американцы и евреи. Есть нации – воры и мошенники, как цыгане. Есть просто куча диких наций, вроде русских. Но есть нация хуже их всех, которая делает только одно – помогает торгашам прятать наворованное и ворует у торгашей. Это – нация швейцарцев. Причем их даже нацией трудно назвать. Четыре языка – какая к черту нация? Они друг друга не понимают! Этак я с любым вонючим негром из Зимбабве тоже могу назвать себя нацией. Швейцария – такая же химера, как Советский Союз: без культуры, без языка и без связей. Если бы Бисмарк был чуть решительней, от Швейцарии бы осталось не больше, чем от какой-нибудь Персидской Империи.

А главное, что я не люблю в швейцарцах – это их сытую, жирную, тупую жизнь. Домик в Альпах, десяток коров на лугу, пасека с пчелками, пяток свиней в сарайчике – вот она, швейцарская идиллия? Эти мирные пейзане, реднеки, деревенщины – они в любой стране опора, надежный тыл передового отряда интеллигенции и бюрократии. Но какие же они тупые, косные, ограниченные животные! Утром жрать, вечером срать, читать газеты, сидеть на жопе ровно и ни хрена в этой жизни не нужно. А потом, в восемьдесят лет, под плач близких, лечь в родную землю и унавозить ее собою, чтобы новый урожай взошел еще лучше, еще гуще посевы, еще выше пшеница и рожь, стремитесь вверх, злаковые, колоситесь, наливайтесь, набухайте яблоки, зрей виноград, раздавайся вширь капуста, пусть распучит репу и арбуз, пусть будут размером с корову, с машину, с дом! Больше, больше, больше жратвы, мы все сожрем и переработаем! Нам все по плечу! Бессмысленное, бездуховное, бесполезное существование, тупой перевод материальных благ в дерьмо!

Я ненавижу такую жизнь! Жизнь – это страдания и подвиг, это героизм, свершение гор, переворачивание камней, ненависть, страсть, предательства и месть. А гнилое швейцарское болотце либерализма – это смерть мира и смерть цивилизации. Человек тонет в такой трясине, наша цель, как национал-социалистов – выдернуть человека из темного омута, дать ему снова смысл и веру, завернуть его и направить творить подвиги.

Швейцария встретила Шнайдера холодно. И дело было даже не в мерзком моросящем дожде и не в подозрительных пограничниках, перещупавших каждый носок в чемодане Шнайдера, и даже не в сонном консьерже в гостинице, а более всего – в заледенелом гостиничном номере размером с клетку для попугая и с запахом плесени по углам. А уж когда после тяжелой ночи Шнайдер утром пришел на конспиративную квартиру, и там его обхамил резидент Советского Союза в Цюрихе – тут уж его настроение совсем упало, и захотелось ему вернуться в любимую родную Германию, прийти домой, переодеться в пижаму и сесть в кресле под плюшевым пледом с бутылочкой коньяка и книжкой Эдгара По.

Во-первых, резидент был гномом, во-вторых – гномом ядовитым, плюющимся слюной и бранными словами.

– Што вы приехали? – спросил он нагло, едва Шнайдер переступил его порог. – Ездят и ездят все время, словно вам тут медом намазано! Никакой жизни не оставляете, а у меня, между прочим еще работа! И еще домашние дела! Вы же за меня посуду не станете мыть?

Шнайдер угрюмо посмотрел на него, но ничего не ответил.

– Что вам тут вообще надо? – спросил гном. И так уже все понятно с вашей Германией. Што, думаете, у вас там в Берлине сейчас самое важное задание? Самое главное – здесь! – он поднял указательный палец, показывая всю важность ситуации в Швейцарии. – Деньги со всего мира текут сюда, а как вам известно, кто управляет деньгами – тот управляет миром.

– Неизвестно, – сказал Шнайдер.

– Ну так знайте! – оборвал его гном. – Ладно, заходите, все равно вас отсюда не выкинешь, – гном смерил мускулистого Шнайдера завистливым взглядом и добавил, – а жаль, было бы очень хорошо спустить вас с лестницы, чтобы не надоедали.

Прихожая гнома была тесной, как сундук, и полной хлама, как сорочье гнездо. Грязно-зеленые обои кое-где уже оборвались, обнажив серый бетон; старый коричневый линолеум, казалось, разъезжался под ногами. Шнайдер повесил свое пальто поверх какой-то линялой сиреневой кофты и вошел в комнату.

Боже, что это была за комната! Все было заставлено, забросано какими-то бумажками, огрызками, тряпками, сумками, деревяшками, картонками. Бурые обои были местами ободраны, местами вздулись пузырями, потолок был в ржавых разводах. В комнате было только три предмета мебели: стол, стул, на котором были свалены грязные черные брюки, потная майка – алкоголичка и старые носки, и облезлый синий сейф. Особенно поразил Шнайдер стол. Это был круглый инвалид на шести ногах, разбухший от водянки, на котором что-то давно ели, резали, жгли, на который харкали сморкались, блевали, который пинали, ломали, сверлили, чинили, который красили, и снова резали, заливали кислотой, чернилами, борщом, соплями и кашами, и снова ломали и сбрасывали на него бутылки с пивом, документы, газеты, перышки. Вся комната была грязной, липкой, пахла подсолнечным маслом, плесенью и старыми носками. Бродяги и нищие жили лучше, чем безымянный советский резидент.

– Что случилось? – брезгливо спросил Шнайдер.

– Домработница ушла, – сварливо сказал гном. – И вообще, не вмешивайтесь не в свое дело! Сядьте вон там в кресло и перестаньте читать мне нотации!

Шнайдер одним пальцем подцепил со стула брюки и бросил их на облезлый синий сейф.

– Эй, поосторожней там! – крикнул гном. – В этом сейфе больше секретов, чем во всех архивах вашего гестапо!

– В этом? – Шнайдер недоверчиво покосился на сейф.

– В этом, в этом, – гном сел на диван, болтая в воздухе коротенькими ножками. – Вы бы знали, сколько в Швейцарии тайн на один квадратный метр! Ведь каждая банковская ячейка – это чья-то тайна. Чего здесь только нет: исчезнувшие картины Леонардо, украденные алмазы, фото Черчилля в борделе, золото инков, крайняя плоть Гитлера, евангелие от Иуды, скрипки Страдивари, чертежи атомной бомбы, интервью с пришельцами, палец Будды – это все здесь. Я не удивлюсь, если здесь отыщется библиотека Ивана Грозного и второй том "Мертвых душ". И вот это – действительно мировой центр. Вам не приходило в голову – как так: вся Европа в огне, фашистские сапоги топчут Германию, Францию, Италию, Испанию, Норвегию и так далее, и вдруг посреди всего этого ужаса и хаоса, тихонько и незаметно живет себе мирно Швейцария, и никто даже мысли не допускает устроить ей кровопускание, пустить ее коров на тушенку для фронта? Как это понимать?

– И как же? – спросил Шнайдер.

– А потому что если вдруг что-то такое произойдет – сколько всплывет дерьма – вы даже себе не представляете. И