Дева и цыган - Дэвид Герберт Лоуренс

На лице ее обозначилась упрямая гримаса. Иветта подсела к столу и, хотя уже собирались сумерки, принялась шить самостоятельно. Вскоре по всей комнате валялись обрезки бархата, ножницы тоже оказались на полу, содержимое корзинки с рукоделием — на столе, а на пианино весьма ненадежно примостилось еще одно зеркало.

Бабушка дремала, свесив голову, на большой мягкой кушетке. Пробудилась, поправила чепец.

— Даже подремать спокойно не дадут, — вздохнула она, пригладила редкие седые прядки. Видно, кое-какие звуки достигли и ее тугих ушей.

Вошла тетя Цецилия, достала из сумочки шоколадную конфету.

— В жизни такого беспорядка не видывала! Иветта, убери-ка мусор.

— Сейчас, — кивнула та, — сию минуту.

— Значит, не дождаться вовек, — хмыкнула тетя, резко нагнулась, подобрала ножницы.

Наступило короткое затишье. Люсиль, сидя за книгой, обхватила голову руками и зарылась пальцами в волосы.

— Убери же наконец мусор, — вновь завела тетя Цецилия.

— Будем к чаю стол накрывать — уберу, — ответила Иветта. Она поднялась, натянула через голову платье, широко взмахнула длинными голыми руками — рукава она еще не пришила — и встала меж двух зеркал.

Она неловко повернулась, зеркало, едва державшееся на пианино, звякнув, упало на пол. К счастью, оно не разбилось, но все испуганно вздохнули.

— Зеркало разбила! — завопила тетя Цецилия.

— Зеркало? Какое зеркало? Кто разбил? — прокаркала бабушка.

— Ничего я не разбивала, — невозмутимо откликнулась Иветта, — цело зеркало.

Люсиль оторвалась от книги:

— Больше туда не ставь.

Иветта лишь раздраженно пожала плечами — стоило столько шума из-за пустяка поднимать? — и принялась пристраивать зеркало в другом месте, но тщетно.

— Топились бы камины у нас в комнатах, не стали бы все сюда набиваться. Только шить мешаете, — зло пробормотала она.

— А что это за зеркало ты все переставляешь? — заинтересовалась бабушка.

— Не бойтесь, не ваше. Оно еще из прежнего дома, — огрызнулась Иветта.

— Откуда б ни было, а разобьется, боюсь, у нас, — заметила бабушка.

В семье неприязненно относились к вещам, оставшимся после «той пресловутой особы». Ее мебель, к примеру, поставили на кухне и в комнате прислуги.

— Все это пустые предрассудки, я в них не верю, — бросила Иветта.

— Еще бы! — хмыкнула бабушка. — Если человек за свои поступки не отвечает, ему обычно наплевать на все, что происходит вокруг.

— Да в конце концов, это мое собственное зеркало, не беда, если и разобьется.

— Нет уж, в этом доме зеркала пусть не бьются, — продолжала бабушка, — кому бы они ни принадлежали сегодня или некогда. Цецилия, голубушка, у меня не сполз чепец?

Тетя подошла, поправила ей чепец, усадила поудобнее. Иветта нарочито громко стала выводить какую-то несуразную мелодию.

— Может, ты все-таки уберешь мусор? — напомнила тетя.

— Ну и жизнь! — взвилась Иветта. — С ума сойти! Каждый только и знает, что пилит по пустякам.

— Кто это «каждый», позволь спросить? — грозно надвинулась тетя Цецилия.

Не иначе быть еще одному скандалу! Люсиль метнула на тетю недобрый взгляд. В обеих девушках взыграла кровь «той пресловутой особы».

— И вы еще спрашиваете! Да каждый, каждый в этом жутком доме! Вы меня прекрасно поняли! — вне себя, выкрикнула Иветта.

— По крайней мере наши-то предки — люди приличные, — язвительно вставила бабушка.

Стало тихо, как перед грозовым раскатом. Люсиль вскочила с кресла, глаза ее метали яростные искры.

— Замолчите сейчас же! — крикнула она прямо в неподвижно-величавое лицо престарелой матроны.

Старуха задышала часто и тяжело — бог весть какие чувства обуревали ее. Итак, гром грянул, и воцарилось Леденящее кровь затишье.

Тетя Цецилия, лиловая от злобы, вихрем налетела на Люсиль.

— Прочь! Марш к себе в комнату! — прохрипела она. — Живо! — И принялась выталкивать ее за дверь.

Люсиль была бледна, лишь глаза горели неистовым пламенем. Люсиль не сопротивлялась тете. А та все орала:

— И не смей выходить, пока не попросишь прощения! Пока Матушка тебя не простит!

— Не стану я просить прощения! — уже из коридора донесся звонкий голос Люсиль. Тетя же теснила ее дальше, к лестнице, потом наверх, до самых дверей ее комнаты.

А Иветта каланчой застыла посреди гостиной. Лицо ее выражало оскорбленное самолюбие, а душу сковала столь непривычная оторопь. Так и стояла она в недошитом платье без рукавов. Даже ее ужаснула Люсиль, посягнувшая на величие старости. Хотя сама Иветта полнилась холодным гневом: как не стыдно бабушке попрекать их кровными узами!

— Разве я сказала что обидное? — удивилась старуха.

— А то нет! — холодно бросила Иветта.

— И не думала! Я сказала лишь, что, хоть мы и верим в приметы, мы люди приличные.

Иветта не поверила своим ушам. Не ослышалась ли? Возможно ли такое? Возможно ли, чтобы убеленная сединами бабушка так беззастенчиво лгала?!

Впрочем, Иветта знала ответ наверное: да, бабушка самым бесстыдным образом солгала. Но едва произнесла эти слова, как сама же им и поверила!

В гостиную вошел настоятель, и перепалка прервалась.

— Что стряслось? — нарочито весело, пряча настороженность, спросил он.

— Да так, ничего особенного, — небрежно протянула Иветта, — просто Люсиль попросила бабушку замолчать, а тетя Цецилия ее выпроводила и велела из своей комнаты не выходить. — И прибавила по-французски: — Дело выеденного яйца не стоит. Хотя, конечно, Люсиль слегка погорячилась.

Старуха не расслышала всего, что сказала Иветта, однако вступила в разговор.

— Люсиль не мешало бы поучиться владеть собой, — заметила она. — Она уронила зеркало, ну и я, конечно, испугалась. Так и сказала. А Иветта завела что-то про приметы в нашем ужасном доме. Я и говорю, дескать, пусть мы верим в приметы, но все-таки люди приличные. Тут на меня Люсиль как напустится! Как заорет: «Замолчите сейчас же!» Просто стыд и срам, до чего теперешняя молодежь себя распускает, нервам волю дает.

В комнату вошла тетя Цецилия. Поначалу даже она опешила от матушкиных слов. Потом, видно, убедила себя, что все именно так и было.

— Я запретила Люсиль выходить из комнаты, пока не извинится перед Матушкой, — сказала она настоятелю.

— Долго ждать придется, — спокойно и надменно произнесла Иветта, скрестив голые руки.

— Не нужны мне никакие извинения, — промолвила старуха, — она просто дала волю нервам. Если уж у них сейчас нервы сдают, что же дальше-то будет! Ей бы успокоительное принимать. Цецилия, голубушка, Артур, наверное, заждался чая.