Черный прибой Озерейки - Сергей Сезин

Кормили в госпитале неплохо, периодически давали вино, когда красное, когда белое. Как раз у меня как символ выздоровления появился аппетит… Лекарств вроде как хватало, по крайней мере с моей точки зрения, далекой от медицины. Конечно, госпиталь был явно перегружен, поэтому мы, ходячие и что-то могущие, помогали персоналу. А как иначе: пока я лежал, помогали мне, смог ходить – значит, моя очередь. Как обстояло дело с табаком – не скажу, хорошо или плохо, ибо бросил курить почти двадцать лет назад, и об этом не жалею. Правда, надо сказать, что «курил» – это были реально две попытки курить, одна из них неполная, ибо стошнило. После чего и бросил. Вот только бы не сболтнуть про двадцать лет вслух. Народ-то при малейшей возможности бегал на двор и предавался никотинизму, а те, которые еще не ходячие, с тоской и надеждой ждали, когда смогут туда сами выйти, ибо в палатах курить не разрешали. Ничего, потерпят, еще ни один курильщик не помер от отсутствия привычного дымка в бронхах. С культурными развлечениями было не очень, книг было немного, газеты разносили по палатам поочередно, где для скорости ознакомления с ними устраивали громкую читку. Читал газету либо политработник, либо кто-то из ранбольных, у кого голос получше. Еще для ходячих раненых были и лекции, и политинформации. Обещали даже кино показать, но я его не дождался. Кто-то никак «Александра Невского» не мог выпустить из временного владения.

Еще из геленджикских школ приходили детки с концертами, читали стихи и пели. Хлопали им, не жалея ладоней, и благодарили от всего сердца. В моей жизни часто повторялись слова, что народ и армия едины, и от частого повторения они не всегда воспринимались так, как требовал вложенный в них смысл. А вот тут это понимаешь и ощущаешь в полной мере. И в девяностые годы, и позднее меня и всех вокруг постоянно обучали индивидуализму и навыкам уметь сделать так, чтобы даже все отвратительное вокруг приносило прибыль, а оттого и радость бытия. Вот, теперь мои приключения в ином времени хоть пользу принесут в очищении души от горького опыта, что принесла вторая половина жизни.

И продолжали одолевать думы о том, как быть дальше. Воспаление легких лечится около месяца, как мне помнилось. Ну, пусть полтора. А дальше фронт. Надо же туда прийти хоть что-то знающим. Моя собственная армейская жизнь тут помогала, но только частично. Оружие и тактика сильно изменились. Мой СКС, с которым я отстоял бесчисленные часы на постах, здесь появится еще не скоро, РПД скорее, но тоже не сразу, потому что патрона к ним еще нет. Но было в моей службе, как я уже думал об этом, и полезное для данной ситуации. Служил-то я на базе вооружения, и хранили мы и даже частично утилизировали стрелковое оружие и артсистемы. Оттого не слишком ленивые мои сослуживцы (и я тоже) имели возможность познакомиться с оружием Красной армии. Для трофейного оружия, которое через много лет после войны всё еще было, и в гигантском количестве, существовали другие базы – по слухам, под Донецком, в старых шахтах. А у нас было советское, и тоже в гигантских количествах. ППШ лежали аж в нескольких хранилищах. Такой вот одноэтажный сарай, до крыши набитый ящиками с автоматами. Причем в нижние, наверное, никто не залезал с того момента, когда их поставили сюда. Потому что проще застрелиться, чем этот штабель разобрать донизу. Проверки, что были при мне, ограничивались верхними ящиками. И офицерам неохота ждать, когда мы до нижнего ящика доберемся, а нам сначала разобрать склад до основания, а потом всё возвращать, как было, еще менее хотелось. Сковырнем верхние ящики, комиссия их вскроет, осмотрит, пересчитает, бумаги напишет, и все, ящики идут на место, дверь хранилища опечатывается до следующего осмотра. И другого оружия хватало. Какие пушки у нас тут были, я не в курсе, но тоже какие-то оставались. Часть оружия утилизировалась на харьковских предприятиях, но так медленно, что в этом веке процесс явно не закончился бы, должно хватить и на часть следующего столетия. Так что я тех пор я умею разбирать винтовку, ППШ, Дегтярев и ТТ. Наган мне в руки попался только один раз, потому впечатление о нем только самое общее, и даже разобрать его не дали, старшина торопился закончить дела и побаловаться с револьвером не позволил. Но вот стрелять из них выучиться не удалось. Наши начальники готовы были закрыть глаза на то, что солдатики побалуются со старым оружием и разберут – соберут его, но вот организовывать стрельбы для нас никто не стал. Стрельбы из штатного оружия мы проводили. Так что три раза я стрелял из родного СКС и раз из пулемета. И то хлеб. Так что можно считать, что с оружием я обращаться умею, а вот стрелять – как получится. Оценки по стрельбе у меня были хорошими, да и сам с охотой всегда ходил в малокалиберный тир ДОСААФ, даже, помню, выполнил норматив на третий разряд. Только никто его мне не присваивал, ибо сам стрелял и судью неоткуда было взять. С гранатами дело обстоит чуть хуже. В армии для нас проводили обучение по обращению с гранатами, хотя бросал я их только дважды, и то учебно-имитационные. Так что если мне сейчас дадут гранату Ф-1 или РГ-42, то с ней я справлюсь, ибо эти гранаты дожили до моей службы и представление о них я имею. Но вот с другими гранатами и не знаю, как быть – например, с РГД-33, которых в это время хватало. В принципе, мое знание матчасти вполне пристойно для артиллериста, которого не должны стрелковым делом много терзать. То есть претензий ко мне у начальства не будет, претензии могут быть у немцев, почему так плохо умею их убивать. Значит, надо еще подучиться, чему успею, народ я послушал про разные особенности в бою и еще послушаю, если удастся, а вот уставы почитать не мешало бы. Вплоть до строевого, а то вдруг нынешний отличается от моего. По этому поводу я сходил к комиссару госпиталя и попросил выделить уставы для повторения, пока я здесь отлеживаюсь. Военком меня похвалил за рвение и обещал выдать, но предупредил, чтоб эти уставы были использованы для изучения, а не на раскурку. Это я клятвенно обещал, ибо некурящий, и через день их получил.

Довольно часто я думал об Андрее: что с его личностью случилось от соединения с моей. Но пока всё было непонятно – может, он и жив, но пока успешно маскируется. Случаев было много, когда бы его знания пригодились, но они не всплывали ни как диалог Андрея с Андреем, ни как подсказка во всплывающем окне. И не свои воспоминания не появлялись. Конечно, хорошо бы, если Андрей не погиб, а хотя бы очнулся в моем теле. Надеюсь, он это переживет и найдет себе место в жизни. Ни он, ни я о случившемся не просили, но это хоть будет какой-то обмен, пусть и не равноценный. Конечно, я свой организм излишествами разными не подрывал, но сорок лет – это уже не двадцать, да и зубов уже неполный комплект. Зато аппендикс на месте, есть возможность дважды в жизни испытать его удаление, никто этого не сподобился, а он – да. Тут, правда, вспоминается герой одного стихотворения, который был жутко везучим, потому его не взяло прямое попадание снаряда из пушки, попадание под трамвай, случайно выпитый яд кураре и прочие экстремальные приключения. И вот он однажды, свалившись с вышки, потирает слегка ушибленную коленку и думает, зачем мне все эти падения, пушки и яды, а кто ведает, зачем… Так же и я – зачем это со мной произошло, в наказание, во благо, как награда, отработка за невыученный урок жизни? И еще раз скажу – кто ж это ведает! Может, встретится мне где-то здесь Сивилла Кумская или Сивилла Крымская, которая скажет в стихотворной форме, за что это все. Скажем, это кара за то, что не стал учиться после техникума, а решил денег подзаработать, открыв малое предприятие, а образование – ну, когда-то потом, или наоборот, это награда за то же самое, что не пополнил собою когорту дубоголовых менеджеров.