Франчиска - Николае Бребан

попасть в этот угол, нужно было пересечь первую половину комнаты, где находилось четыре необычайных и странных, по крайней мере по сравнению с остальной скромной мебелью, предмета, а именно: расстроенный концертный рояль, написанная маслом копия с картины Рубенса «Снятие с креста» в пышной золотой, потрескавшейся раме, занимающая-почти всю стену, очень строгие, сделанные из дорогого дерева книжные полки, совершенно пустые, вздымавшиеся до потолка, и, наконец, огромная бронзовая люстра с двенадцатью электрическими рожками, подвешенная к потолку. Все эти вещи, на которые теперь уже никто не претендовал, принадлежали бывшему хозяину дома, занимавшему в последнее время эту комнату. Мрачные и причудливо застывшие, ожидали они последнего суда. Койка, на которой лежал Килиан, освещенная большой настольной лампой, казалась из дверей какой-то далекой-далекой и как бы приподнятой, словно невиданное судно, пересекающее длинный и мрачный канал.

Франчиска открыла дверь, и из бесконечной глубины громадной комнаты на нее устремился молчаливый взгляд Килиана, который показался ей благодаря яркому пятну света необычайно, словно даже не по-земному торжественным, так что Франчиска застыла на месте смущенная, почти испуганная. Иногда Килиан зажигал огромную бронзовую люстру, которая неожиданно вспыхивала всеми своими двенадцатью рожками, и простаивал долгие минуты, рассматривая картину. Это обычно успокаивало его, вызывая в нем ощущение вневременного всеобъемлющего взгляда на человечество, подобно тому как в детстве, когда он плавал на лодке, люди снизу казались ему ромбовидными, суживающимися к голове, а все предметы — пятнами с расплывчатыми контурами, похожими одно на другое. Франчиска с восторгом принялась рассматривать эту очень хорошую, хотя и потемневшую от времени копию и тут же заговорила о картине, о фламандской школе, о Возрождении вообще со свойственной ей педантичностью прирожденной первой ученицы, как в шутку называл ее Килиан, что не мешало ему внимательно слушать ее и поражаться живости ее ума.

Франчиска принесла с собой пакетики с сахаром и кофе и тут же прошла на кухню. Вернулась она уже с готовым кофе, которое разлила поровну. Прихлебывая из чашки, она принялась наугад вытаскивать из кипы то брошюру, то толстую книгу без обложки: у Килиана не было библиотеки в подлинном смысле этого слова, но множество книг было навалено повсюду, особенно около кровати. Франчиска никогда не пыталась навести порядок у Килиана. Как обычно, она уселась на первый попавшийся стул и погрузилась в себя. Франчиска обладала свойством отключаться от окружающей ее обстановки, когда ее внимание сосредоточивалось или на книге, или на Килиане, или на ее собственной персоне. Она имела привычку пристально рассматривать то лодыжку, то руки, перчатки, туфли, линии на ладони — и все это по-детски сосредоточенно и в то же время вполне серьезно. Полистав несколько минут толстую книгу без обложки, которая оказалась «Одиссеей», переведенной в прозе Ловинеску, она вдруг с встревоженным видом уставилась куда-то в пространство.

— Что с тобой? — спросил Килиан.

— Слышишь? Мне кажется, это мышь. Там, за роялем.

— Мышь? — переспросил он, напрягая слух, но ничего не слыша.

Наверно, это действительно скреблась мышь, потому что Франчиска продолжала напряженно прислушиваться. Несколько позднее во время кратких пауз, которыми перемежался рассказ Франчиски, тех пауз, которые наступали внезапно, словно это был реальный звук тишины, Килиан тоже услышал дважды беглый звук, словно играли на тончайшей струне миниатюрной скрипки, который тут же исчезал, стоило только перенапрячь слух.

— Мне кажется, — начал Килиан явно мрачным тоном, поднимая глаза от брошюры, которую он читал, — мне кажется, что ты преследуешь меня с эгоистическими целями. Хочешь навести порядок на своем «складе старья». В течение двух месяцев нашего знакомства мне не довелось видеть тебя столько раз, сколько я вижу тебя с тех пор, как ты начала мне рассказывать «пленительную повесть о детстве и юности». Раньше мне казалось, что ты привидение, потому что мне никак не удавалось более или менее долго удержать тебя рядом с собой. Да и теперь ты продолжаешь казаться мне привидением, хотя я провожу с тобой все свободное время. Я думаю, что ты считаешь меня скорее идеей, чем человеком во плоти и с нервами.

— Не знаю, — ответила Франчиска, глядя на него необычайно серьезно. — Это меня не интересует. Теперь ты мне нужен.

— Да, — печально подтвердил он, — я знаю, что нужен тебе. Думаю, что и ты мне нужна, иначе непонятно, как это мы бываем вместе. Однако порою, я должен это тебе сказать откровенно, мне хочется взять тебя тихонько за шиворот и выставить вон со всеми твоими сложными проблемами и отшлифованными фразами.

— Это совершенно невозможно, — холодно возразила она. — Ведь мы любим друг друга. Ты меня любишь.

Килиан взглянул на Франчиску так, словно ее точное и ясное определение вызвало у него только досаду.

— С другой стороны, — прервал он молчание, — я чувствую, что и ты меня любишь. Только я не тот мужчина, о котором может мечтать девушка, подобная тебе, я не…

— Это все пустые мечты! — прервала она Килиана с тем безразличием, с каким с самого начала вела весь этот разговор, и с тем хорошо скрытым желанием навести Килиана на другую тему, более важную для нее в этот вечер. — Конечно, и у меня были подобные мечты, но они были пустыми, а вот ты — это действительность.

— Знаешь, что меня удивляет в тебе, — сказал Килиан, — это огромная самоуверенность, с какой ты определяешь все, что тебя окружает, даже самое себя. Это — большая сила.

— Меня же иногда поражает та тяжеловесность, с какой движешься ты.

Килиан принялся за уже остывший кофе.

— Тебе не нравится, что я все говорю прямо? — спросил он с таким же безразличным видом, как и Франчиска.

На самом деле они оба с нетерпением ожидали, когда же начнется ее повествование, но по какому-то молчаливому соглашению все откладывали это, продолжая равнодушный разговор о том, что уже давно было ясно для них. Это было похоже на жизнь на вулкане, когда они оба, предчувствуя, что вскоре от них потребуется необычайная собранность, беспечно играли, относясь, как к безделкам, к самому главному, самому серьезному, что было между ними. Это было нечто вроде передышки, расслабленности, которая сближала их, и в то же время шутливое, полунасмешливое отношение друг к другу бросало дерзкий вызов самому главному, что теперь составляло их жизнь.

— Скажи мне, — повторил Килиан, — что тебе не нравится во… — Тут он вполне серьезно показал пальцем на себя.

— Это твоя манера шутить?

— Да, — подтвердил он, — и я хочу, чтобы ты тоже ответила шуткой.

— Не хочу, — необычайно серьезно произнесла Франчиска. — Сегодня вечером ты не очень-то смел. Все время стараешься избежать того, что я хочу тебе сказать.

— А