Случайная вакансия - Джоан Кэтлин Ролинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Доброе утро, — сказал Говард, когда она подошла расплатиться.
— Доброе.
Как на заседаниях, так и за пределами помещения, отведённого местному совету в стенах церкви, доктор Джаванда редко смотрела Говарду в лицо. Его всегда потешало это неумение скрывать свою неприязнь; он на глазах оживлялся, становился предупредительным и необычайно куртуазным.
— Сегодня приёма нет?
— Нет, — отрезала Парминдер, роясь в сумочке.
Тут Морин не утерпела.
— Ужасная весть, — выговорила она своим хриплым, скрипучим голосом. — Барри Фейрбразер.
— Мм, — протянула Парминдер, но спохватилась. — А что с ним?
Прожив в Пэгфорде шестнадцать лет, Парминдер так и не избавилась от бирмингемского говора. Резкая вертикальная морщина между бровями придавала ей вечно напряжённый вид — иногда сердитый, иногда сосредоточенный.
— Умер, — выпалила Морин, жадно вглядываясь в её хмурое лицо. — Вчера вечером. Я сама только что от Говарда узнала.
Парминдер застыла, не вынимая руку из сумочки. Затем её взгляд скользнул в сторону Говарда.
— Упал замертво на стоянке у гольф-клуба, — подтвердил Говард. — Майлз там был, всё видел.
Проходила секунда за секундой.
— Это шутка? — требовательно спросила Парминдер; в её тоне зазвучала взвинченность.
— Какие могут быть шутки? — Морин упивалась своим возмущением. — Такими вещами не шутят.
С грохотом опустив на стеклянный прилавок бутылку растительного масла, Парминдер ушла.
— Нет, надо же! — подхлёстывала себя Морин. — «Это шутка?» Какая прелесть!
— У неё шок, — рассудил Говард, глядя, как Парминдер в развевающемся пальто спешит через площадь. — Горевать будет почище вдовы. Помяни моё слово, самое интересное ещё впереди, — добавил он, лениво почёсывая складку живота, которая время от времени донимала его зудом. — Поглядим, что у неё…
Он не договорил, но это не имело значения: Морин прекрасно понимала, к чему клонит Говард. Провожая глазами доктора Джаванду, пока та не скрылась за углом, оба думали об одном и том же — о случайной вакансии, но видели в ней не свободное место, а волшебную шкатулку, сулившую массу возможностей.
Бывший дом викария, Олд-Викеридж, был последним и самым шикарным особняком на Чёрч-роу. Окружённый большим участком, он стоял у самого подножья холма, фасадом к церкви Архангела Михаила и Всех Святых.
На подходе к дому Парминдер перешла на бег; у двери пришлось повозиться с тугим замком. Она не могла поверить, пока не услышала эту весть от кого-нибудь ещё, от кого угодно, а в кухне уже зловеще трезвонил телефон.
— Да?
— Это Викрам.
Муж Парминдер был кардиохирургом в Юго-Западной клинической больнице Ярвила и не имел привычки звонить с работы. Парминдер до боли сжала пальцами телефонную трубку.
— Случайно услышал. Вероятно, это аневризма. Попросил Хью Джеффриса ускорить вскрытие. Мэри будет легче, если она узнает, что это было. Возможно, они уже сейчас им занимаются.
— Понятно, — прошептала Парминдер.
— Сюда приезжала Тесса Уолл, — сообщил он. — Позвони Тессе.
— Да, — сказала Парминдер, — хорошо.
Однако, повесив трубку, она опустилась на кухонный стул, невидящими глазами уставилась в окно, на задний двор, и прижала пальцы к губам.
Всё рухнуло. И неважно, что всё осталось на месте: стены, стулья, фотографии детей. Каждый атом взорвался изнутри и тотчас же перестроился; видимость постоянства и надёжности вызывала теперь лишь насмешку: тронь — и всё развалится, тонкое и непрочное, как бумага.
Мысли вышли из-под её власти; они тоже рассыпались, и на поверхность всплыли, чтобы тут же скрыться из виду, случайные обрывки воспоминаний: танец с Барри на встрече Нового года у Тессы с Колином; нелепый разговор по дороге с заседания совета.
«У вас дом бычком», — сказала она ему.
«Дом бычком? Это как?»
«Сзади шире, чем спереди. Это к счастью. Но выходит на Т-образный перекрёсток. Это к несчастью».
«Значит, в плане счастья у нас ни то ни сё», — сказал Барри.
Наверное, у него уже тогда опасно набухла артерия, но они с ним этого не знали. Парминдер слепо перебралась из кухни в темноватую гостиную, где в любую погоду царил полумрак, потому что свет загораживала самая обыкновенная сосна. Парминдер ненавидела эту сосну, но они с Викрамом знали, что соседи поднимут шум, если её спилить.
Парминдер не находила себе места. По коридору, в кухню, к телефону, позвонить Тессе Уолл; но та не брала трубку. Видимо, на работе. Парминдер в ознобе присела на тот же кухонный стул.
Её скорбь была сильна и неукротима, как злая сила, вырвавшаяся из подвала. Барри, коротышка-бородач Барри, друг, союзник.
Точно так же умер её отец. Ей было тогда пятнадцать; они вернулись из города, а он лежал ничком на газоне, рядом с косилкой; солнце обжигало его затылок. Внезапная смерть была противна природе Парминдер. Длительное угасание, которое многих страшит, виделось ей утешительной перспективой: всё можно уладить и привести в порядок, со всеми проститься…
Ладони её по-прежнему накрывали рот. С плаката, прикнопленного к пробковой доске, на неё строго и ласково смотрел гуру Нанак[3].
(Викрам сразу невзлюбил этот плакат.
— Что он здесь делает?
— Мне нравится, — с вызовом ответила она.)
Барри мёртв.
Она подавила в себе сильнейшее желание дать волю слезам; мать всегда корила её за бесчувственность, особенно после смерти отца, когда другие её дочери вместе с тётками и двоюродными сёстрами причитали в голос и били себя в грудь. «А ведь ты была его любимицей!» Но Парминдер запирала невыплаканные слёзы глубоко внутри, где они перерождались, будто по воле алхимика, чтобы вернуться в этот мир лавой ярости, которая время от времени обрушивалась на её детей и на дежурных медрегистраторов.
Сейчас у неё перед глазами так и маячили Говард и Морин за прилавком своего магазинчика: один — необъятный, другая — костлявая; они взирали на неё с высоты своей осведомлённости, когда сообщали о смерти её друга. В почти желанном приливе ярости и ненависти она подумала: «А ведь они рады. Думают, что теперь возьмут верх». Парминдер снова вскочила, стремительно перешла в гостиную и взяла с полки свою новую священную книгу, «Саинчис». Открыв её наугад, она прочла без малейшего удивления, как будто увидела в зеркале своё опустошённое лицо: «О разум, мир есть глубокая, тёмная пропасть. Со всех сторон Смерть забрасывает свою сеть».