Интриганка-2. Продолжение романа Сидни Шелдона - Тилли Бэгшоу

– Спасибо.

Кэрис смотрела вслед Робби, который нерешительно плелся к лифтам, глубоко засунув руки в карманы, и гадала, что он натворил на этот раз. Как большинство служащих «Крюгер-Брент», Кэрис питала слабость к Робби. Да и как можно не любить мальчика с глубокими серыми глазами, копной белокурых волос и трогательной манерой краснеть от слишком пристального взгляда? Все в компании знали, что Робби Темплтон – неисправимый озорник. С тех пор как умерла его мать, парень слетел с катушек быстрее, чем скорый поезд с рельсов. Бедный ягненочек! За последние пять лет его выгнали из стольких школ, что Кэрис и перечислить не могла. Но при встрече с Робби вы никогда бы не поверили тому плохому, что о нем говорили. Он казался таким милым, застенчивым, тихим парнишкой…

Двери лифта сомкнулись. Кэрис Браун втайне понадеялась, что отец не будет слишком суров с мальчиком.

– Что-о-о-о-о-о? Что ты сделал?

Сегодня у Питера был плохой день. Он проснулся с жутким похмельем. И хотя знал, что в последнее время слишком много пьет, угрызения совести только усиливали распирающую виски боль. Люди твердили, что скорбь со временем притупится, но прошло пять лет с тех пор, как он потерял Алекс, и одиночество сжирало его заживо. Хуже всего были вечера. Днем он погружался в работу или шел к Лекси.

В пять лет Лекси была полна чудес и сюрпризов. Каждый день у нее в запасе находилось что-то новое и очень забавное, отчего сердце отца неизменно таяло. Но к восьми часам в малышке словно гасла лампочка, как бы ни старался Питер не дать ей заснуть. Когда Лекси отправлялась спать, приборы его жизнеобеспечения также неизменно выключались. К восьми тридцати он, как правило, обнаруживал в баре очередную бутылку виски. К десяти он, как правило, уже отключался.

Этим утром, жестоко страдая от похмелья, Питер приехал в офис, чтобы увидеть заваленный документами письменный стол. Для «Крюгер-Брент» это было время бонусов, одно из самых трудных в году. Правда, большинство важнейших решений принималось другими членами совета директоров, но после ухода на пенсию Брэда Роджерса номинальным президентом стал Питер. Это означало, что в его обязанности входит удовлетворять претензии лучших работников компании (совершенно нерешенная задача, поскольку эти добрые люди были твердо убеждены, что их труд оплачивается не по заслугам), а также делать выговоры тем, кто плелся в хвосте.

И какое он имеет право делать кому-то выговоры? Все знают, что он абсолютно никчемное существо. Ненужное бремя для компании! Он психиатр. Не бизнесмен. Ах, если бы только он в свое время сумел устоять против Кейт Блэкуэлл! Ему здесь не место… И никто не сознает этого лучше, чем сам Питер!

Туман в голове постепенно рассеивался. Но тут заявился Роберт и как ни в чем не бывало объявил, что его выгоняют из «Святого Беды».

– Я уже сказал, что сделал. Выкурил косячок. Подумаешь, большое дело!

Пульсация в висках Питера возобновилась с новой силой.

– Роберт! Ты выкурил косячок на уроке математики! Чего же ты после этого ожидал? Думал, что учитель спустит тебе такое с рук?

Робби уставился в окно. Обычно перед ним расстилалась панорама Манхэттена, но сегодня день выдался облачным, и все исчезло в густой серой дымке.

– Черт побери, Роберт, у меня уже голова идет кругом! Я не смогу тебе помочь, если ты и дальше будешь выкидывать свои штучки! Или тебе безразлично твое будущее?

– Мое будущее? Как я могу беспокоиться о будущем, когда не в состоянии определить настоящее? И даже не пойму, кто я такой?!

– Если воображаешь, что проведешь остаток года, валяясь дома на диване и слушая «Суит Фанни Адамс», даже не мечтай, малый!

«Суит Фанни Адамс»? Малый? Он выражается как персонаж комиксов пятидесятых. Неудивительно, что никак ни во что не врубится!

– Ты же вроде говорил, что запрещаешь мне валяться дома на диване.

– И не огрызайся! Не смей раскрывать рта!

Питер так кричал, что секретарши, сидевшие на другом конце коридора, навострили уши.

– Ты ни с кем не будешь встречаться! Ни с кем не будешь разговаривать! Тебе приспичило пустить по ветру свою жизнь? Хочешь оказаться в тюрьме? Что же, может, тебе давно пора попробовать, какова на вкус тюремная жизнь!

Робби рассмеялся, хотя знал, что в этот момент ничего хуже сделать не мог. Но и сдержаться тоже не сумел.

«Он хочет дать мне попробовать вкус тюремной жизни? Господи, па, вся моя жизнь – тюрьма! Неужели не видишь? Я в капкане!»

– По-твоему, это так смешно?!

Питера трясло от ярости.

Робби повернулся к отцу.

– Нет. Нет. Я не…

Хлясть!

Звук пощечины разнесся по офису. Питер ударил сына по лицу с такой яростью, что тот отлетел назад, потерял равновесие, ударился затылком об оконное стекло и, оглушенный, сполз на пол.

На несколько секунд отец и сын замерли в потрясенном молчании. Первым заговорил Питер:

– Прости, Роберт. Я не должен был этого делать.

Глаза Робби превратились в щелки. На щеке багровело пятно.

– Верно. Не должен был.

С трудом поднявшись, Робби с опущенной головой протиснулся мимо отца и поплелся к лифту.

– Роберт! Ты куда?!

Мальчик не ответил.

Спустившись вниз, он прошел сквозь вертящиеся двери и вдохнул холодный свежий воздух. По лицу катились слезы.

Боже!

Мама!

Кто-нибудь!

Помогите мне! Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне!

Роберт, ничего не видя, бежал по Парк-авеню. Из горла вырывались сдавленные всхлипы.

Настоящая депрессия началась в двенадцать лет, вместе со взрослением.

До этого Роберт помнил только периоды черной печали. Иногда он так тосковал по матери, что сердце заходилось настоящей болью, как при остром приступе стенокардии. Однако это бывало нечасто. И он всегда мог излечиться игрой на пианино или общением с Лекси.

Но в двенадцать лет начались, казалось, совершенно необратимые перемены. Тьма застилала душу и отказывалась уходить. Роберту казалось, что он бредет по бесконечному туннелю, в котором кто-то наглухо закрыл входы и выходы. И оставалось только безнадежно шагать вперед, медленно переставляя ноги. Голоса, сладкие голоса манили его покончить с этой никчемной жизнью. Они следовали за ним повсюду. Ради младшей сестры он старался их не слушать. Но все глубже и глубже погружался в вечный, бесконечный мрак.

Однажды он обо всем рассказал дяде Барни. На следующий день в его спальню ворвался отец и, буквально изрыгая огонь, сунул сыну прозак, заставив три раза в неделю посещать психотерапевта. Робби вежливо выслушивал последнего целый год, не забывая топить таблетки прозака в унитазе. Он не слишком часто размышлял над происходящим, но понимал, что таблетками отец пытается загладить собственную вину и что транквилизатор вряд ли может помочь его проблеме.