Ночные грехи - Тэми Хоуг

— Интересные у вас духи. Чеддер?

Ее щеки порозовели.

— Я провела полдня в сыродельне, разыскивала ключи от моей квартиры.

— У вас был тяжелый день. Я категорически рекомендую мясной рулет, — заявил он. — Возможно, и стакан вина. Определенно, кусок морковного пирога… Боже! Умираю от голода, — пробормотал он, двигаясь к двери и потирая рукой плоский живот.

Меган нерешительно поплелась за ним, по дороге соображая, даст ли обед с Митчем шанс начать все заново или придется и дальше упражняться в устном бою. Уверенности в том, что у нее достанет сил хотя бы на одну перепалку, у нее не было, но она не позволит Митчу Холту заметить это. Несмотря на его либеральные взгляды на их профессию, она поняла, что Митч станет ей и коллегой, и противником. Но она давно научилась скрывать свои слабости.

19.33

— 6 °C

В одежде он выглядел не хуже. Так, случайный взгляд, сказала себе Меган, когда Митч вешал их пальто в раздевалке в «Бабушкином чердаке». Он надел темные, со стрелкой брюки, тонкую шелковую рубашку цвета слоновой кости и темный галстук с мелким рисунком, который она не могла разобрать. Митч расчесал волосы, точнее, попытался это сделать. Рыжеватые и густые, они упрямо бросали вызов элегантной стрижке — короткой на висках, длиннее на затылке. Митч зачесал волосы налево. У него была привычка делать это пальцами, без расчески, когда волосы падали ему на глаза.

Меган привела себя в порядок, проскользнув в дамскую комнату. Она быстро причесала волосы и стянула их снова в привычный конский хвост, слегка освежила губы помадой с блеском и попыталась стереть следы туши под глазами, но, к своему ужасу, обнаружила, что тени были естественными — явный признак усталости. Ее лицо побледнело, как мел, но с этим она ничего не могла сделать. Она пользовалась косметикой очень редко и, как правило, не носила ее с собой.

Неважно, сказала она себе, осматривая зал ресторана. Это не свидание, это деловой ужин. И совсем не обязательно производить впечатление на Митча Холта как женщина, важнее — как коп.

Ресторан был переполнен. Воздух, теплый и влажный, с пряным запахом домашней кухни, казался густым от шума голосов старающихся перекричать друг друга людей. Официантки в муслиновых фартучках с оборками и в закрытых блузках с пышными рукавами сновали между деревянными столиками с тяжелыми керамическими тарелками и подносами, загруженными едой — блюдом дня.

Ресторан располагался в подновленной секции старой шерстяной фабрики. Его стены были из ветхого кирпича, деревянные полы изрядно поцарапаны и потолочные балки ничем не обшиты. Ряд высоких арочных окон главного зала ресторана выходил на улицу. Пышные папоротники в медных горшках висели на старой трубе, которая бежала от стены до стены параллельно окнам.

Домашние старинные вещи — медные чайники, фаянсовые кофейники, фарфоровые заварочные чайнички, кухонная посуда, маслобойки и деревянные масленки, солонки и синие мейсонские банки украшали каждую доступную точку. Кое-где у стен стояли старинные сундуки, которые официантки использовали как сервировочные столики. В дополнение к более массивным предметам в зале находилась изумительная коллекция дамских шляп прошлого столетия. Широкополые шляпы, обшитые или задрапированные метрами легкой ткани, и шляпы со страусиными перьями. Шляпы шоферов, шляпы наездников и даже траурные шляпы с черными кружевами.

Меган с восхищением разглядывала обстановку. Она любила старые вещи. Она обожала охотиться на блошиных рынках за предметами, которые, возможно, были семейными реликвиями, передавались от одного поколения женщин другому. В ее семье не было таких вещей. У нее не было ничего даже из вещей матери. Отец сжег все вещи Морин О’Мэлли спустя месяц после того, как она оставила семью, когда Меган было шесть лет.

Хозяйка поздоровалась с Митчем по имени, с интересом глянула на Меган и провела их в дальний кабинет на подиуме, где было меньше суеты и высокие стены приглушали шум.

— Наше обычное безумие, — сказала она, тепло улыбаясь Митчу. Она выглядела лет на сорок с хвостиком, привлекательная, со светлыми волосами, подстриженными под «пажа» и заправленными за уши. — И так всегда, когда город готовится к Празднику снега… Дениз сказала, что могла бы приехать на выходные.

Митч взял меню.

— Как у нее дела в школе дизайна?

— Ей нравится. Просила поблагодарить вас еще раз, что посоветовали ей вернуться. Навестите ее как-нибудь, как будете в Городах. Она встречается с архитектором, но это несерьезно, — поспешила добавить она и пристально посмотрела на Меган. В ее хитром взгляде мелькнула какая-то догадка.

— Ммммм, — процедил сквозь зубы Митч. — Дарлин, это — Меган О’Мэлли, наш новый агент из БКР. Она заменит Лео Козловски. Это ее первый вечер в городе, и я подумал, что неплохо бы было познакомить ее с «Бабушкой». Меган, Дарлин Холлстрём.

— O-o-ох! — Дарлин охватила целую октаву. Она натянуто улыбнулась Меган и еще раз бегло, но внимательно осмотрела ее в поисках каких-либо признаков замужества. — Как приятно видеть новое лицо в городе! А ваш муж тоже работает в Оленьем Озере?

— Я не замужем.

— Ну да это меня не касается. — Она поддержала эти слова улыбкой. — Мы все действительно любили Лео. Приятно пообедать.

Митч тяжело вздохнул, когда Дарлин легкой походкой отошла от столика.

— Кто такая Дениз? — поинтересовалась Меган.

— Сестра Дарлин. Ее разведенная сестра. У Дарлин были идеи…

— Правда? А как ваша жена отреагировала бы на это?

— Моя?

Митч перехватил ее пристальный взгляд, направленный на руку, в которой он держал меню. Золотая полоска на его левом безымянном пальце мерцала в мягком свете. Он носил кольцо по множеству причин — потому что это помогало отражать повышенный интерес женщин-охотниц, потому что это уже стало привычкой, потому что каждый раз, когда он смотрел на него, он привычно ощущал жало горя и вины. Он оправдывался, что был полицейским, а полицейские по природе своей мазохисты, или тем, что он — католик, он находил много способов оправдать кольцо.

— Моя жена умерла, — тихо сказал он, и, казалось, его голос, холодный и жесткий, опустил между ними барьер из железных прутьев.

Прошло почти два года, а эти слова все еще имели вкус клея, как на почтовых марках — горький и едкий. Ему не становилось легче. Он принимал сочувствие так же неловко, как иногда действует игрок в бейсбол в обороняющейся команде, находясь между второй и третьей базами.

— И закроем тему, — сказал он решительно, мысленно проводя линию и возвращая Меган на место.

Его гордость и независимость не давали ему принимать сострадание малознакомых людей. Оно вызывало в нем приступ гнева, затаенного гнева, его постоянного спутника. Он сдерживался и контролировал себя безжалостно. Контроль был его силой, его спасением.