...и мать их Софья - Вера Колочкова

В общем, замуж Надя так и не вышла. Похоронив маму, сильно затосковала в одиночестве и решила родить себе ребеночка в утешение, чтоб, как говорится, «было в старости кому стакан воды подать».

В тот же год, что и Сонина Машка, на свет появилась Надина Лизка, симпатичная смуглая девчонка с раскосыми карими глазками, шустрая и сообразительная. Кто был Лизкиным отцом – оставалось тайной за семью печатями, Надя так никому и не сказала об этом. Не сказала даже Соне, которая была для нее авторитетом абсолютно непререкаемым. Надя, открыв рот, всегда внимала каждому ее слову, буквально боготворила, восхищалась ее внешностью, умом, ленивой грацией, восхищалась ее манерой одеваться, говорить, есть, пить кофе, курить сигарету... Сама же Надя к своим сорока пяти превратилась в толстую тетку-повариху с сильными руками и большим животом, огрубела лицом и душой, работала с утра и до позднего вечера, чтоб хоть как-то прокормить себя и дочку.

Соня благосклонно принимала Надино восхищение, но дальше пуговиц не пускала, даря ей свою дружбу маленькими порциями, как говорится, «в охотку», чаще всего откровенно ею пренебрегая. Как-то так само собой получилось, что Машка основную часть времени проводила в Надином доме, была всегда накормлена, умыта и обихожена. Иногда Надя покупала им с Лизкой одинаковые платьица, одинаковые курточки и комбинезончики, и это тоже воспринималось как само собой разумеющееся, без проявления Сониной благодарности, как продолжение их странной дружбы.

– Слушай, а ты мне дашь денег взаймы? – спросила Соня, следя за Надиными лихорадочными перемещениями по кухне.

– Дам, конечно. А сколько?

Соня задумалась. А правда, сколько? Сколько надо ждать Игоря? Когда Мишка начнет работать? Господи, как она будет жить-то?

– Я и сама не знаю, Надь... От меня же Игорь ушел...

Впервые вслух произнеся эту фразу, Соня вдруг поверила в ее реальность, поверила, что это может происходить именно с ней, Соней, здесь, сегодня и сейчас. Горло мгновенно перекрыла жесткая слезная волна, которая, не спрашивая разрешения, тут же прорвалась наружу, исказив до неузнаваемости Сонино красивое лицо. Она плакала и не могла остановиться, вытирая мокрые и горячие щеки дрожащими пальцами, изо всех сил стараясь успокоиться, и от этого только еще больше захлебываясь в следующей волне слез. Надя сначала стояла столбом, ошарашенно молчала, переваривая Сонину новость, потом бросилась успокаивать, что-то говорила про «сволочей» и «козлов», наверное, то, что и всегда говорят в таких случаях. Соня и не вслушивалась, но вдруг каким-то особым чутьем уловила в Надином голосе незнакомые нотки, странные такие, чужие, ей несвойственные. Это было похоже на прорывающуюся сквозь сочувствие радость, которая на женском языке называется «ну слава Богу, не одна я такая». Очередная слезная волна, словно испугавшись, откатила назад, глаза моментально высохли. Соня горделиво распрямила спину, посмотрела прямо в Надины глаза. Так и есть. Она не ошиблась. Впервые Надя смотрела на нее не с восхищением, а по-бабьи сочувственно, где-то даже и снисходительно, как на равную.

Соне стало плохо. «Не хватает только бутылки водки на столе и пьяных откровений двух несчастных женщин», – подумала она, раздражаясь и злясь на себя. Сходила в ванную, умылась, вышла оттуда уже с улыбкой, говоря всем своим видом, что продолжения разговора и обсуждения темы не будет. Посидев еще минут десять, засобиралась домой. Деньги у Нади она все же взяла. От сочувственного ее «отдашь, когда сможешь» опять стало нехорошо.

Соня никогда не занимала денег. Не любила быть должной.

В трудные безденежные дни она могла легко морить всю семью голодом, держать всех на овсянке и морковных запеканках, но долгов не делала никогда. Лучше голодная свобода, чем сытое обязательство – таков был ее жизненный принцип, которым она страшно гордилась. Редкие исключения делались только для Сашки, потому что это был как раз тот случай, когда лучше поступиться принципами, чем что-то объяснять...

Квартира встретила Соню тишиной, неубранной постелью, оставленной в раковине грязной посудой. Она устроилась с сигаретой на кухонном диванчике в любимой своей позе, поджав под себя ноги, привычно нырнула в себя, в свой внутренний диалог, самой себе задавая вопросы, сама себе пытаясь на них отвечать.

«Ну что, мадам Брошкина, надо как-то привыкать к своему новому положению», – мысленно обратилась к себе Соня. Надя только что продемонстрировала ей предсказуемую реакцию знакомых. Подруг как таковых у Сони не было, но кое-какие приятельницы, приученные к одностороннему общению, то есть к общению только по Сониному желанию, водились. И все-таки ей не верилось, что это навсегда. «Надо обязательно поговорить с Игорем», – уже в который раз убеждала она себя. Не верилось ей в скоропалительную его любовь, и все тут. «Он просто устал, изработался. Я в последнее время вообще его не замечала. Права Сашка, у него действительно даже места своего в квартире нет. Вот он придет, и я попрошу у него прощения, и пусть отдыхает, едет на дачу, и Машку с собой возьмет. А я пойду работать», – думала Соня, жадно вдыхая сигаретный дым, будто согреваясь от него изнутри, растворяя в нем свои вопросы, панику и страх.

Работодателям Соня всегда нравилась. Правда, работала она редко, понемножку, исключительно по своей прихоти. Хотелось просто посмотреть, чем там живет и дышит людское общество, и лишний раз убедиться, насколько теплее, свободнее и уютнее в ее маленьком мирке. Она надевала строгий костюмчик, очки в элегантной оправе, включала все свое неземное обаяние и шла на собеседование. Надо признать, не отказали ей ни разу. Каким-то внутренним чутьем предугадывая, что стоит за поставленным вопросом, отвечала всегда то, что хотелось бы услышать отдельно взятому конкретному работодателю. Кому-то нужно было наивно улыбнуться, для кого-то изобразить всезнайку или строгую деловую даму, озабоченную своей карьерой, – все зависело от обстоятельств. Где-то она читала, что быть грамотным специалистом легко, а ты пойди попробуй притворись им, да чтобы еще все в это поверили... Специальность свою она знала плохо, ей всегда было до раздражения скучно разбираться в чертежах, составлять длинные занудные сметы, отчеты, всяческие акты согласования и технические условия, в которых она мало что понимала. Мертвые цифры и сухой бюрократический язык деловых бумаг вызывали стойкое отвращение. Слава Богу, что понятие человеческого фактора отменить не удалось еще ни одному, даже самому безжалостному и принципиальному руководителю: кому-то не прощается даже маленькая ошибка, а у кого-то не замечаются и крупные. Основная Сонина стратегическая задача состояла в том, чтобы не обнаружить своей некомпетентности, завуалировать ее обаянием, улыбкой, обезоруживающей и ненавязчивой доброжелательностью, умными разговорами, вызывая у коллег-собеседников комплексы неполноценности от осознания собственного недоразвитого интеллекта, увести ловко в сторону, а когда она, эта некомпетентность, начнет нагло вылезать изо всех дыр, быстро и элегантно сбежать, оставив с чувством вины тех, кто «довел» бедную Соню до увольнения, «выжил» от зависти к ее уму и красоте.

Устроившись на работу, Соня начинала наблюдать за коллегами. Ее забавляло их серьезное, озабоченное, где-то даже обожествляемое отношение к карьерному росту, правилам иерархической подчиненности, борьбе за копеечное повышение зарплаты, за соблюдение дисциплины труда. Причем чем незначительнее была фирма, тем более строгими были требования к этой самой пресловутой дисциплине. Что-то изменится, если она сядет за свой рабочий стол на полчаса позже? И неужели действительно так важно называться, например, руководителем направления, когда на самом деле никакого такого особенного и направления-то нет, а есть только выдуманное кем-то когда-то штатное расписание с такой должностью? Со всем этим она, конечно, легко справлялась, и была руководителем этого неизвестного направления, и давала кому-то какие-то ненужные важные задания, и очень легко косила за грамотного специалиста. В общем, честно играла свою роль, чувствуя себя звездой сцены в захудалом провинциальном театре. И все время удивлялась, почему для нее это театр, а для ее коллег – настоящая жизнь с нешуточными интригами, с напряжением всех сил по преодолению трудностей, проявлением настоящих, честных и искренних эмоций от гордости по поводу результатов этого преодоления, выразившихся опять же в карьерном росте, святом соблюдении все той же пресловутой дисциплины труда и демонстрации других невероятных общечеловеческих достоинств на прямом и светлом пути к пенсионному возрасту.