Между двумя мирами - Олеся Шеллина

— Та-а-а-к, и что Юдин опять учудил? — глядя на газету я почувствовал, что у меня начинает дергаться глаз.

Сама тема ассигнаций до вчерашнего дня шла ни шатко, ни валко. По обоюдной договоренности с Черкасским, мы не стали насильно их навязывать кому бы то ни было, приучая людей к мысли о том, что так удобно и они ничего не теряют, расплачиваясь бумажными деньгами, которые можно было в любой момент обменять в Первом государственном банке, созданном на территории объединенного Монетного двора, на привычную монету. Люди привыкали к нововведению с недоверием, но вчера произошел некий бум, во время которого больше половины выпущенных ассигнаций была скуплена. И Репнин сейчас держит в руках причину этого бума. Протянув руку, я отнял у него газету, придержал Цезаря, чтобы можно было на ходу читать, и начал искать искомую заметку.

— Ты читал это, перед тем как в набор отдавать? — я протянул Репнину газету и задумчиво посмотрел на дорогу, по которой мы ехали. Дорога была – просто на загляденье: ровная, без ям и рытвин. За такой дорогой нужно следить круглый год, чтобы дольше прослужила, а для этого нужна специальная служба, которой пока у меня не было и в помине. Проект полного упразднения коллегий и Сената был уже готов, осталось дать ему ход и сразу же ввести альтернативу. Но я еще не со всеми министрами определился, так что пока идет подготовка к этой стремительной реформе. Учесть нужно многое, и я планирую сделать себе подарок на совершеннолетие, созвав первое заседание Кабинета министров – этакий Верховный совет в миниатюре, как раз в этот знаменательный день.

— Читал, — кивнул Репнин. — Вот только Юдин, скотина, про веселый дом потом ввернул, либо изначально мне урезанную версию подсунул.

— Я его когда-нибудь точно выпорю, — тоскливо произнес я, понимая, что такую ценную, но трудно удержимую творческую личность нужно беречь как зеницу ока, потому что личность эта, кроме ненамеренного, я надеюсь, тонкого унижения высшего дворянского сословия, начиная с меня, приносит одну только пользу. Так, например, он не преминул проехаться по мне в очередной раз, намекнув, что я сумел каким-то невероятным образом познакомиться поближе с невестой, нашей будущей царицей, тайно, разумеется, наверное, на воздушном шаре к Филиппе слетал, по-быстренькому. Гудвин, мать его, великий и ужасный! И так мы друг другу понравились, что она мне в волосы вплела цветок картофеля в знак дальнейшей… хм… в общем, в знак супружеского счастья и рождения множества ребятишек. Вот так с цветком на макушке я обратно и прилетел, на этот раз на крыльях любви, не иначе. И, когда я прочитал этот его романтичный опус, ну, он-то его точно романтичным считает, то лишь отдаленность негодяя от меня, сохранила ему жизнь, потому что я на полном серьезе решил его на голову укоротить. Но, когда немного остыл, то узнал, что народец украдкой начал скупать семенной картофель. Понемногу, но начал. И так же, украдкой, высаживал его в огородах, предварительно не забыв поинтересоваться, а что с получившегося растения жрать, ну, чтобы, как государь..? Юдин момент уловил, и в следующем выпуске предоставил рецепт царской картошки – которой я его однажды накормил.

А еще я узнал, что газету начали распространять по России. Иной раз всей деревней скидываясь, покупали и собирались все вместе на культминутке, где кто-нибудь грамотный читал все наши новости и сплетни. Случилось то, на что я и рассчитывал, когда заставлял Юдина этим заняться в первый раз – газета начала потихоньку формировать общественное мнение, а так как Юдин был моим карманным журналистом, с небольшими перегибами, но куда уж без них, то и мнение формировалось то, что было выгодно именно мне. И произошло это как-то само собой без моего особого вмешательства, потому что мне иной раз не хватало времени эту самую газету просто прочитать, не то чтобы редактировать.

Мои мысли прервал стук копыт. Ехавшие по обе стороны от меня и Репнина гвардейцы напряглись, но, узнав всадника, расслабились и убрали руки со своих новеньких казнозарядных винтовок с капсюльными замками. Они мало чем отличались от фузей, основное отличие было в том, что можно было стрелять не опалив себе половину лица. Ни на дальность, ни на точность нововведения не влияли, но я своих оружейников не торопил, я и так чувствовал себя катализатором, который немного ускорил рождение идей, уже витавших в воздухе, но родившихся все же чуть-чуть позднее. Эти же новые ружья готовили только пока для дворцовой гвардии и моряков, для которых лишние искры на кораблях – совершенно лишними могут стать.

Митька, а это был именно он, натянул поводья и прокричал издалека:

— Государь Петр Алексеевич, князь Алексей Михайлович, послал за тобой. Говорит, что все получилось у него и он отдать тебе бумаги хочет лично в руки!

Я на мгновение прикрыл глаза. Да! Молодец Черкасский, я в нем все-таки не ошибся, поручая еще перед моим отъездом в Европу заняться этим весьма непростым делом.

— Возвращаемся, — скомандовал я, и повернул Цезаря в сторону Москвы.

В небе все еще парил воздушный шар, сегодня время его нахождения в воздухе заметно увеличилось по сравнению даже со вчерашним. Невольно взглянув в ту сторону, я вспомнил, как вообще получилось его в небо с офицером-воздухоплавателем запустить.

Эйлер выпросил для себя аудиенцию через неделю после памятного разноса в лаборатории. Войдя в мой кабинет, он несколько мгновений стоял возле стола, не решаясь присесть, а затем, вздохнул и, сев, обратился ко мне по-немецки.

— Я знаю, ваше императорское величество, что вы не любите, когда в вашем присутствии объясняются на языке, отличном от того, который является для вас родным, но, я прошу меня простить, так мне будет легче донести свою мысль.

— Говорите, господин Эйлер, если у вас есть, что мне сказать, то я, так уж и быть, потерплю некоторые неудобства.