Плотина против Тихого океана - Маргерит Дюрас

Мать и Сюзанна сели сзади, а мсье Чжо рядом с шофером. Они догнали Жозефа очень быстро. Сюзанне не хотелось его обгонять, но она ничего не сказала, потому что мсье Чжо наверняка бы не понял. При свете мощных фар лимузина они видели Жозефа как днем: он опустил остатки ветрового стекла и выжимал из «ситроена» все, на что тот был способен. Он явно был в еще более скверном настроении, чем при выезде из Рама, и даже не взглянул на лимузин, когда тот обошел его.

Немного не доезжая до бунгало, мать заснула. Равнодушная к достоинствам автомобиля, она почти всю дорогу думала о нежданной удаче в лице мсье Чжо. Но даже радость удачи не могла победить усталость, и она уснула. Она засыпала везде, даже в машине, даже в их «ситроене», который был открытым, без ветрового стекла и без верха.

Подъехав к бунгало, мсье Чжо повторил свою просьбу. Может ли он снова приехать повидать людей, с которыми провел такой прекрасный вечер? Мать сквозь сон церемонно ответила, что двери ее дома всегда для него открыты и он может приезжать, когда пожелает. Вскоре после отъезда мсье Чжо явился Жозеф. Он хлопнул входной дверью, сжав зубы. После чего заперся у себя в комнате и, как всегда, когда ему было тошно, разобрал все свои ружья, а потом смазывал и собирал их чуть ли не до полуночи.

Вот такая встреча произошла у них в Раме.

Мсье Чжо был единственным сыном очень богатого дельца, чье состояние было нажито типичным для колонии способом. Начал он со спекуляций участками вокруг самого крупного города колонии. Город разрастался так быстро, что за пять лет у отца мсье Чжо скопилась достаточно большая сумма, чтобы вложить ее в новое дело. Он бросил торговать участками и вместо этого решил их застроить. Он организовал строительство дешевых жилых домов, прозванных «сотами для туземцев», — это были первые дома такого типа в колонии. Они вплотную примыкали друг к другу, имея смежную торцовую стену, и все выходили одной стороной во дворики, тоже смежные, а другой — на улицу. Строительство таких домов обходилось недорого, и они в ту пору отвечали нуждам целого класса мелких торговцев-туземцев, у которых пользовались большой популярностью. Через десять лет колония уже изобиловала такими «сотами». Жизнь, впрочем, показала, что они весьма способствовали распространению чумы и холеры. Но поскольку эту статистику знали только домовладельцы, число жильцов в этих домах постоянно росло.

Потом отец мсье Чжо заинтересовался северными каучуковыми плантациями. Каучуковое производство так быстро развивалось, что появилась тьма новоявленных плантаторов, не имевших ни малейшего опыта в этом деле. Их плантации вскоре приходили в упадок. Отец мсье Чжо постоянно был начеку и тут же выкупал все убыточные плантации. Выкупал за бесценок, а потом нанимал управляющего и приводил их в порядок. На каучуке делались большие деньги, но ему этого было мало. Спустя год или два он перепродавал эти плантации по баснословной цене вновь прибывшим, стараясь выбирать самых неискушенных. Чаще всего года через два он получал возможность откупить их снова.

Но этого изобретательного человека природа наградила до смешного бездарным сыном. Единственный наследник всего его огромного состояния звёзд с неба не хватал. Удачливому дельцу не повезло с сыном и это было непоправимо; деньги здесь бессильны. Думаешь, будто растишь молодого орла, и вдруг из-под стола выпархивает канарейка! Что тут поделаешь? Есть ли средство против подобной несправедливости?

Отец отправил мсье Чжо в Европу получать образование, для которого тот был явно не предназначен. У глупости есть своя прозорливость: он бросил учение. Когда отец узнал об этом, он вызвал его обратно и попытался заинтересовать своими делами. Мсье Чжо добросовестно пытался исправить несправедливость, жертвой которой оказался его отец. Но бывает, что человек не предназначен вообще ни для чего определенного, даже для такой плохо замаскированной праздности. Однако он честно пытался. Потому что он был действительно человеком честным, и доброй воли у него хватало. Но дело было не в этом. Быть может, он не вырос бы таким тупицей, каким вынужден был счесть его даже собственный отец, если бы его воспитание не противоречило здравому смыслу. Будь он сиротой, без этого убийственного богатства, он, быть может, справился бы сам со своими природными недостатками. Но отцу никогда не приходило в голову, что к юному мсье Чжо судьба тоже оказалась несправедлива. Жертвой несправедливости он всегда считал одного себя из-за того, что у него такой сын. Это была ошибка природы, фатальная, безнадежная, о ней можно было только горевать. Он так никогда и не открыл для себя причину другой несправедливости, обрушившейся на его сына, хотя как раз ее-то он вполне мог бы исправить. Наверно, достаточно было бы проклясть его и прогнать с глаз долой: это могло бы спасти мсье Чжо и в корне изменить его жизнь. Отец не додумался до этого. Хотя он был умен, но не всякий ум способен отвлечься от привычных для него представлений.

Таков был поклонник, свалившийся на Сюзанну в Раме. Впрочем, не только на нее одну, а заодно и на мать, и на Жозефа.

Встреча с мсье Чжо имела исключительное значение для всех троих. Каждый связывал с ним собственные надежды. С первых же дней, как только стало ясно, что он будет приезжать в бунгало часто, мать дала ему понять, что ждет от него сватовства. Мсье Чжо не говорил «нет». Он поддерживал в ней надежду обещаниями и, главное, подарками, которые делал Сюзанне, пытаясь воспользоваться благоприятными обстоятельствами и теми преимуществами, которые давала ему роль неофициального жениха.

Первой крупной вещью, которую он им подарил спустя месяц после знакомства, был патефон. Он подарил его вроде бы с такой же легкостью, с какой угощают сигаретой, но не упустил случая вырвать за это кое-какие милости у Сюзанны. Окончательно убедившись, что Сюзанна ничуть не интересуется его персоной как таковой, он попытался сыграть на своем богатстве и тех возможностях, которые оно открывает: для начала он попытался сломить их оборону, подарив им новый патефон. В тот день мсье Чжо похоронил надежду на любовь Сюзанны. И если не считать зародившейся у него позднее мысли о брильянте, это была единственная вспышка прозрения, осветившая его бледное лицо за все время их знакомства.

Не она первая заговорила о патефоне, ей это и в голову не приходило. Заговорил о нем мсье Чжо.

Когда это произошло, они были, как обычно, одни в бунгало. Их разговоры наедине длились по три часа каждый день, в это время Жозеф и мать занимались чем-нибудь на улице в ожидании момента, когда они все вместе поедут в Рам на лимузине. Мсье Чжо приезжал после сиесты, он снимал шляпу, небрежно плюхался в кресло и в течение трех часов кряду ждал и ждал от Сюзанны хоть малейшего обнадеживающего знака, любого, пусть самого ничтожного поощрения, которое позволило бы ему считать, что он хоть немного продвинулся вперед по сравнению со вчерашним днем. Эти беседы наедине приводили мать в восторг. Надежды ее крепли с каждым днем. Она настаивала на том, чтобы дверь бунгало оставалась открытой, дабы у мсье Чжо не было иного способа, кроме брака, утолить свое сильнейшее желание переспать с ее дочерью. Так что дверь была распахнута настежь. Напялив свою вечную соломенную шляпу, в сопровождении капрала с сапкой в руке, она прохаживалась взад и вперед возле бунгало между рядами банановых деревьев, росших вдоль дороги. Время от времени она удовлетворенно поглядывала на дверь гостиной: работа, совершавшаяся за этой дверью, была куда более полезной, чем та, которой она якобы занималась, суетясь вокруг банановых деревьев. А Жозеф вообще не входил в дом, пока там сидел мсье Чжо. С тех пор, как сдохла его лошадь, он целыми днями возился с «ситроеном». Когда с машиной было все в порядке и никакой починки не требовалось, он ее мыл. Уж он-то никогда не смотрел в сторону бунгало. Когда ему надоедала машина, он уходил куда-нибудь далеко поискать, как он говорил, другую лошадь. Когда он не искал другую лошадь, то отправлялся в Рам, просто так, чтобы быть подальше от дома.