Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

Самым, конечно, любимым был лейтенант Сева Бобров, которыйна футболе мог метров с двадцати, перевернувшись через себя, «вбить дулю вдевяточку», ну, а на хоккее, заложив неповторимый вираж за воротами, влеплялшайбу вратарю прямо «под очко». Да и внешностью молодой человек обладалрасполагающей: бритый затылок, чубчик на лбу, квадратная, наша русская, ряшка,застенчиво-нахальная улыбочка: Сева такой.

Хоккейные побоища на «Динамо» в двадцатипятиградусный мороз.Клубы пара над могутной толпой, что твоя торфяная теплоэлектростанция. Опытныеболельщики в тулупах поверх пальто, в карманах стеклоцех: «четвертинки» и«мерзавчики». Да и какой же русский не любит ледяных забав!

Катками, вообще, невероятно увлекалось население в Москве. ВКазани, скажем, или в Варшаве такого не было. В вечерний час от метро «Парккультуры» к самому залитому льдом Парку культуры шли через Крымский мост толпымолодежи, несли свои «норвеги», «ножи», «снегурочки». Там, в ледяных аллеях,под электрическими арками, назначались свидания, шло скользящее ухаживание,проливалась и кровянка. «Догоню, догоню, ты теперь не уйдешь от меня!» –разносился из репродукторов тоненький, девчачий голос популярной певицы.

Популярен был и баскетбол, однако не в столь широких кругах.Старшие школьники и студенты особенно увлекались этой американской игрой,которую так и не умудрились переименовать на патриотический манер в«корзиномяч». Казанский провинциал, что сам недавно начал играть и уже умелпередвигаться с мячом и бросать из затяжного прыжка, совершенно обалдел отразмаха баскетбольной жизни столицы. Одни прибалты чего стоят! Команда Эстонии,настоящие европейские атлеты, выходила на площадку в кожаных наколенниках, тщательнонабриолиненные волосы разделены на пробор, все улыбаются, расшаркиваются передсудьями, никакого мата, хрипа, плевков, выигрывают, как хорошо сказано было вгазете, «с легкостью и изяществом». Или литовские гиганты, крутящие такназываемую «восьмерку» перед ошеломленными игроками Киргизии. Счет 115:15 впользу больших людей малой страны.

Между тем идеал московской женщины тех дней был весьма далекот спортивных ристалищ. В этом идеале сочетались черты певицы Клавдии Шульженкои киноактрисы Валентины Серовой. Идеал прогуливался по Москве втуфлях-платформах с ремешками, переплетенными на щиколотке, и в белых войлочных«труакарах». Взгляд этого идеала обещал уцелевшим мужчинам и подрастающемупоколению удивительное воплощение каких угодно романтических мечтаний. У нашего«поляка», весьма сдержанного в сложных условиях работы за рубежом, в Москвезакружилась голова. Однажды на Сретенке он покупал свой «Дукат» (десятоксигарет в маленькой оранжевой пачечке), когда все мужики возле табачного киоскаповернули головы в одном направлении. Среди кургузых эмок и трофейных лягушек«БМВ» мимо скользил огромный зеленый открытый «линкольн», и в нем на заднемсиденье мечтательная белокурая головка. «Серову в Кремль ебать повезли», –похмельным басом пояснил кто-то из курящих. Была ли это Серова, и в Кремль лиее везли, и действительно ли для патриотической миссии, никому неведомо, однаконаш «поляк» долго еще выискивал среди московской транспортной шелупени зеленый«линкольн», всерьез собираясь в следующий раз прыгнуть на его подножку ивырвать у «мечты» номер телефончика. Так никогда больше не увидел и вообщеусомнился в реальности того момента на Сретенке у табачного киоска; не во снели привиделось, а потом уже в ложных воспоминаниях переселилось на Сретенку?

В сценке этой наблюдался еще один любопытный момент – эдакоенебрежное, запросто, упоминание Кремля в контексте московского блядства.Похмельный хмырь, конечно, не представлял большинства населения, а только лишьразрозненный, растрепанный московский «мужской клуб», однако клуб этот был ещедо конца не добит, в нем еще играли на бильярде, делали ставки на бегах, дуливодку и пиво под сардельки с кислой капустой или, напротив, на крахмальныхскатертях «Националя» употребляли марочный коньяк под семгу, бардачили по«хатам».

Что касается Кремля, то как-то трудно было себе представить,что столь легкая и милая красавица направлялась в эту мрачную твердыню. Ещекуда ни шло, если бы под покровом ночи, в «воронке», с кляпом во рту волокликрасавицу на поругание... Ведь, по слухам, Он как раз по ночам там сидит,думает о судьбах мира и прогресса...

Проходя как-то в полночь по Софийской набережной,«варшавянин» не мог оторвать взгляда от Кремлевского холма. Рубиновые звездыотчетливо светились и как бы поворачивались под темным осенним ветром, все, чтониже башенных шатров, было недвижимо и ужасно. Вдруг появился и прополз некийогонь. Скорее всего, это была фара патрульного мотоцикла, и все-таки наш«варшавянин» содрогнулся: трудно было не подумать, что это глаз дракона прошелво мраке.

Кажется, никто не заметил, как содрогнулся опытный, видавшийвсякое «варшавянин». Набережная была пуста, ни души, за исключением какого-тоюнца, притулившегося в десяти шагах под аркой, но он, кажется, тоже не заметил,потому что и сам содрогнулся, когда по кремлевскому бугру прошел светящийсяглаз.

Что за странный юнец, что он тут делает один, почемувперился взором в резиденцию главы государства? В Польше пришлось бы такогоповернуть лицом к стене и обыскать...

– Спичек нет? – спросил «варшавянин».

– Я не курю, – ответил наш «казанец».

Чудак, усмехнулся первый, как будто я его спрашиваю, куритон или нет. Да ведь он меня не про курение спрашивает, а про спички, подумалвторой и покраснел. Позор, краснею перед каким-то парнем. Чего это он покраснел,этот пацан?

Не холодно? Парень, конечно, имел в виду сомнительную одежкупацана. Ветер парусил сатиновую рубашку. Под ней, правда, что-то еще былонадето, однако что бы там ни было надето, все-таки слабовато для октябрьскойночи. Парень, естественно, не знал, что это «что-то еще» было скрытой мукойпацана. По каким-то непонятным причинам пацан считал, что рубашка у него какраз такая, в какой надлежит прогуливаться «юноше конца сороковых годов», а вотэто «что-то еще» совсем, совсем «не из той оперы»: бабушкина фуфайка.Растянувшийся, неопределенного цвета утеплитель он надевал под рубашку иглубоко засовывал в штаны, чтобы не деформировалась фигура сзади. При ходьбе,однако, фуфайка собиралась комками на заду и на боках, лишая население столицывозможности любоваться безукоризненными юношескими формами. Была, конечно, ещеи телогреечка, стеганый ловкий ватник, который мог бы решить эту проблему,однако в Москве, в отличие от Казани, ватники эти были явно не в ходу среди«юношей конца сороковых годов», а больше принадлежали дворницкому сословию. Вотпочему пацан доходил до минусовой температуры в своей «хорошей» рубашке, подкоторой таилась нехорошая, постыдная фуфайка. Нет, спасибо, не холодно, ответилон незнакомому парню.