Последний идол - Александр Звягинцев

Еще он думал, могла ли его жизнь сложиться иначе, и ничего придумать не мог. Вспомнил он и сумасшедшего попа, который сказал ему, что над человеком есть только двое судей — Бог и он сам. Насчет Бога он придумать ничего не мог — если встанет перед ним, тогда и узнает, что он про раба своего Ворона думает, какой приговор ему вынесет…

А вот сам он о себе много чего думал. Например, чего он так всю жизнь за воровские законы стоял. Ведь и их не с неба спустили, а насильники, жулики и убийцы придумали, чтобы самим друг друга поменьше резать да мусорам сдавать. Вот и вся польза от этих законов… И молодым ворам на эти законы уже плевать — они свои устанавливают. Полковник Скорый, конечно, «оборотень» и сволочь, но ведь вел он себя чисто по-воровски: была возможность тайно от своих же ментов — крал у того же государства, что и Ворон, подставлял под ножи и пули невинных фраеров, с которыми по воровским законам можно творить что угодно… Так что ничуть он был не хуже его, Ворона, подельников. Да и его самого. Не лучше, конечно, но такой же…

Наверное, ночные эти мысли не проходили зря. Окружение Ворона скоро заметило, что старик сдал, размяк, в судьи уже не годится — беспрекословности и жестокости в нем нет. «Не дотянет старый Ворон до весны», — толковали простые зэки меж собой. Но молодым беспредельщикам весны ждать было уже невмоготу, они давно уже думали, как подмять зону под себя, и ночью кашляющего Ворона быстро придушили подушкой. Истерзанный болезнями старик почти и не дергался. На следующий день в зоне был уже другой патриарх.

И никому не было дела до того, что в последнее время Ворон все чаще раскаивался в своих скорбных делах и очень жалел, что ему придется умереть здесь в зоне как паршивой собаке, и еще думал про себя: «Не по-людски ты жил… Не по-людски…»

А пожалело о смерти Ворона только начальство колонии, потому что с новым паханом здесь можно было ждать больших неприятностей.

1989–1991

Городской прокурор Алексей Алексеевич Харитонов хмуро слушал следователя Альбину Петровну Шип, которая докладывала о проделанной работе по недавно поступившему в прокуратуру необычному заявлению. Заявление было озаглавлено «Понуждение к действиям сексуального характера», автором его была молодая еще женщина, работавшая бухгалтером в одном из городских учреждений.

Еще недавно невозможно было представить себе, что здесь, в старинном российском городе с прочными казацкими корнями и соответствующими нравами, кому-то в голову придет обратиться в прокуратуру с заявлением об этом и давать откровенные показания. А потом еще и быть готовой обнародовать все публично в суде! Во всяком случае, на памяти Харитонова и других опытных следователей-мужчин ничего не было. Поэтому Харитонов расписал заявление для проверки следователю Альбине Шип, женщине еще молодой, одинокой, но это одиночество уже явно тяжело переживающей. Мужики могли подойти к делу легкомысленно, а уж эта спуску не даст… Примерно так думал Харитонов. И теперь видел, что в своих расчетах не ошибся.

Из рассказа Шип следовало, что начальник одного из городских учреждений Василий Харлампиевич Хачериди, 44-летний мужчина с греческими корнями, что называется, положил глаз на новую сотрудницу Маргариту Могилевскую и стал настойчиво домогаться от подчиненной взаимности. Мужчина он видный, самоуверенный, избалованный вниманием в практически женском коллективе учреждения. Но замужняя Могилевская делала вид, что намеков начальника не понимает. Наконец, когда она пришла к нему в кабинет подписывать заявление на отпуск, тот прямо предложил укрепить служебные отношения — интимными. Получив отказ, Хачериди страшно оскорбился и предложил Могилевской хорошо подумать. А то ведь так можно и работу потерять, а по нынешним временам да при безработном муже оказаться без зарплаты…

— Из чего можно сделать вывод, — заключила Шип, — что Хачериди специально изучил семейное положение Могилевской и готовился к шантажу…

Харитонов автоматически кивнул.

Дальше — больше. Даже во время отпуска воспылавший страстью руководитель звонил Могилевской домой и прямо спрашивал: «Что надумала?.. Нет? Тогда пойдем по жесткому варианту…»

— Это что значит? — нахмурился Харитонов.

— Видимо, шантаж и давление, — объяснила уже разгорячившаяся от собственного рассказа Шип. — Домогательства продолжались, и когда Могилевская вышла на работу. Кроме угроз увольнения, в ход шли дорогие подарки и обещания более высокой должности и оклада… Причем оказалось, что это были не просто слова — Могилевскую назначили на более высокую должность, повысили зарплату чуть ли не на треть…

— Господи, чего он к ней пристал-то? — не выдержал Харитонов. Что она — красавица писаная?

— Да ничего особенного, — поджала губы Альбина Петровна. — Полноватая такая. Думаю, просто не мог смириться, что кто-то ему смеет отказать. Мужской шовинизм…

«Ишь, каких слов набралась, — мельком подумал Харитонов. — Сама-то, небось, только и ждешь, когда на тебя какой-нибудь шовинист внимание обратит. Вот будет радости!»

А пока Шип увлеченно продолжала рассказывать. Могилевская так и не захотела ответить на все знаки внимания начальника.

— Вот только Хачериди этот не учел, что женщина она современная, поэтому пошла к адвокату, — торжественно доложила Шип, блеснув глазами. Мол, знай наших!

— И тот, надо думать, объяснил ей, что доказать домогательство очень сложно, — скучным голосом сказал Харитонов. — Потому как надо доказать, что тебя пытались принудить к сексуальным действиям путем шантажа, угрозы уничтожения, изъятия имущества либо с использованием материальной или иной зависимости. Просто навязчивые ухаживания коллеги по работе под действие статьи не попадают…

— Объяснил. Но только Могилевская не сдавалась — купила и стала носить с собой диктофон, чтобы записать угрозы.

— Записала? — поинтересовался Харитонов.

А сам подумал: «Вот вляпался мужик!»

— Не удалось, — разочарованно покачала головой Шип. — Как назло, Хачериди в этот момент перестал угрожать, а прибег к пылким признаниям и уверениям в необыкновенной любви… В общем, после повышения Могилевской он посчитал, что теперь отказа ему не будет. Однажды Хачериди вызвал ее и сказал, что ждет ее в номере гостиницы и протянул ключ. Она ключ взяла…

— И пошла в магазин, чтобы купить кинокамеру и запечатлеть все на пленку, — неосторожно пошутил Харитонов, которого эти страсти из индийских кинофильмов уже стали утомлять.

— Нет, — не приняла его шутку Шип. Она уже вся пылала.

— А зачем же она ключ брала? Ведь Хачериди явно понял это как знак согласия?

— Она решила пойти в гостиницу с диктофоном для решительного разговора. Или ее оставят в покое, или она идет в прокуратуру…

«Вот она, женская логика во всей красе! — подумал Харитонов. — Берет ключ, идет в номер гостиницы, чтобы… поговорить».

Каким-то чудом Могилевской удалось добиться своего. В номере гостиницы, где, естественно, был уже накрыт стол, она начальнику сказала, что быть его любовницей не хочет, тот, уже доведенный до кондиции близостью желанного, впал ярость, произнес массу угроз, которые она благополучно записала на диктофон. Правда, все могло кончиться печально, потому как Хочереди был совершенно не расположен согласиться на неудачу и готов был добиться своего силой. Но каким-то чудом Могилевской удалось выскочить в коридор. Собственно, чудо заключалось в том, что Хачериди после того, как Могилевская взяла ключ и согласилась прийти в номер, посчитал, что все уже на мази и просто в пылу бушующих страстей забыл запереть дверь…