Сущий рай - Ричард Олдингтон

Я пишу Чепстону, чтобы он дал мне знать, если услышит о каком-нибудь подходящем месте. Может быть, и вы поможете мне в этом отношении?

Мне здесь очень недостает вас и остальных друзей. Я живу точно в каком-то изгнании. Раньше я этого не замечал, потому что у меня были определенные занятия и надежда вырваться из тупика. Но это все равно что жить среди деревенских богатеев, прогнивших умственно и морально. Все здешние обитатели живут ненормально. Сумма годового дохода всех рантье этого уголка исчисляется, вероятно, сотнями тысяч фунтов. На эти деньги не делается ничего разумного. Они уходят на поддержание расточительного и уродливого образа жизни, жизни, которую даже те, кто ею пользуется, считают скучной. Им всем так скучно, что они не знают, что бы им сделать еще. Но они так страшатся каких бы то ни было перемен, что у всех у них одна только цель — увековечить и сохранить уклад, который, как бы он ни был скучен, дает им „безопасность“. „Безопасность“ от жизни. Но они не хотят жить, не хотят делать усилий или добиваться чего-то: они хотят жить по-старому, на незаработанный доход.

В результате все они насквозь пропитаны фальшью. Им нужно как-нибудь оправдать свои незавидные привилегии (?), а это приводит к удивительному самообману. Они всегда говорят одно, а делают другое, всегда скрывают свои истинные побуждения от самих себя и от других, маскируя их лживыми чувствами и нелепыми аргументами, которые они привыкли считать признаком респектабельности. Все это было бы комично до последней степени, если бы не было так разрушительно и разорительно. Смешно слушать, как мои родители издеваются над тупостью людей „викторианской эры“ и похваляются своим свободомыслием. (Остроты на сексуальные темы допускаются „до известного предела“; по воскресеньям играют в гольф и бридж; кроме того, читаются романы, где действующие лица ложатся в постель вдвоем, не будучи женатыми. Передовые люди, не правда ли?) Они не замечают, что с нашей точки зрения они нисколько не отличаются от тех самых людей, над которыми они смеются, и от тех, которые между прочим нажили деньги, служащие для них источником существования и предметом поклонения.

Может быть, это лишь результат возраста, неизбежного стремления превратиться в пассажиров, увлекаемых телегой жизни? Или это унизительное последствие рент для людей, и интеллектуально несостоятельных?

Что же делать нам? Что делать нам? Мы живем в мире, находящемся в состоянии фактической или скрытой революции: позади — хаос одной мировой войны, впереди — угроза другой, еще более ужасной. Великолепная перспектива!»

В эти дни Крис бесцельно подчинялся чужим желаниям, раздраженный бесполезной тратой своих сил.

Он впал в подавленное нервное состояние человека, не имеющего никакого занятия. Он не мог ни за что приняться и целыми днями бесцельно бродил. С наступлением темноты или в дождливую погоду он мрачно забирался в «библиотеку» — комнату, заставленную полками со старыми заплесневелыми книгами, и смотрел в окно на мокрую лужайку и разросшийся кустарник.

Как-то вечером он стоял там и уныло смотрел в открытое окно. Снаружи доносились грустный запах осени, едкий дым сжигаемых листьев, жертвоприношение усталой влажной земли. Ноябрьские сумерки дрожали от пронзительного крика скворцов, которые все кружили и кружили стайками, садясь на деревья с легким шелестом крыльев и быстро постукивая коготками по веткам.

«Они счастливы. Утром они рождаются для нового бесконечного дня; вечером мирно умирают для новой бесконечной ночи. Мы цепляемся за прошлое и будущее и упускаем вечное настоящее…»

— Можно нам войти? — послышался голос Жюльетты. Она и Гвен принесли коктейль и бокалы.

— Почему же нет?

Крис закрыл окно, подбросил дров в камин и пододвинул кресла Жюли и Гвен.

— Не излишняя ли это роскошь? — спросил Крис, неохотно беря протянутый ему бокал.

— Будет тебе киснуть, — ответила Жюльетта, — выпей-ка и развеселись. Ты на всех нас тоску наводишь своим унынием. Правда, Гвен?

— Нам бы хотелось видеть вас более счастливым, — робко сказала Гвен.

Крис пожал плечами. Какой смысл спорить?

— Ему нужно будет заказать новый костюм в Лондоне, — снисходительно сказала Жюльетта, обращаясь к Гвен. — Эти его вещи ужасны. Терпеть не могу эти студенческие куртки и фланелевые брюки, а вы?

— Новый костюм! Женский бальзам от всех страданий! — рассмеялся Крис. — Ты забываешь, что я не девушка, Жюли.

— И очень жаль. Ты был бы гораздо рассудительнее, и с тобой легче было бы иметь дело.

— А я рада, что он мужчина, — наивно сказала Гвен и сейчас же вспыхнула.

— Очень вам благодарен. — Крис поклонился. — А теперь, после того как мне простили мой пол, скажи, пожалуйста, какие у меня могут быть основания чувствовать себя счастливым — если не считать нового костюма, который мне не нужен и который нам не по средствам.

— Я заплачу за него, — надменно сказала Жюльетта.

— Из каких это средств? Деньгами баронета? А если я не желаю принимать от него подарки?

— Не оскорбляй меня!

— А тебе не кажется, что такое предложение может быть оскорбительным для меня?

— Да будет тебе мудрить и выдумывать, — нетерпеливо сказала Жюльетта. — Из-за чего ты так огорчаешься?

— Всего-навсего загублена моя карьера, всего-навсего кажется унизительной и гнусной вся эта финансовая канитель; всего-навсего я должен быть свидетелем того, как ты бросаешь человека, который был тебе небезразличен, чтобы выйти замуж за богатое животное.

— Крис! Как смеешь ты так оскорблять меня и Джерри? Что ты знаешь о нас?

— Слишком много, к сожалению.

— О, поменьше горечи, Крис, прошу вас, не надо, — в отчаянии простонала Гвен.

— Не во мне горечь; правда горька, — он повернулся к Жюли. — Я не хотел говорить об этом, но теперь я должен высказаться или у меня на всю жизнь останется чувство, что я не предостерег тебя. Жюли! Подумай, что ты делаешь! Попробуй видеть вещи такими, какие они есть. Тебя толкает на это мать. Ты знаешь, что она помешана на «хороших партиях», а посмотри, к чему привел ее собственный брак! Ведь отец всегда ей был безразличен, и теперь все ее собственнические инстинкты направлены на нас и, в частности, на тебя. Она смотрит на тебя не как на самостоятельную личность, самостоятельность которой священна, а как на часть самой себя. Она пользуется своей властью над тобой, чтобы заставить тебя добиться того, чего хотелось ей самой. Но она не думает о тебе и о Хартмане как о людях, которым придется вместе жить. Она смотрит на вас как на социальные абстракции. Не позволяй ей толкать тебя на то, чего ты на самом деле не хочешь…

— Я уверена, что она ничего подобного не делает, — оборвала его Гвен. Крис не обратил на нее внимания. При свете камина он видел лицо Жюли и понял, что она взволнована.

— Жюли! — продолжал он взывать к ней. — Мы уже не дети. Нам незачем бессмысленно подавлять в себе живые чувства, как то делали наши родители. Мы можем избежать их ошибок, если у нас есть хоть капля мужества и здравого смысла. Не позволяй матери превращать твою жизнь в ад. Ведь часто брак — даже в самом лучшем случае — вещь достаточно тяжелая, еле прикрытый компромисс. Может быть, его вообще следовало бы упразднить. Но во всяком случае для культурных людей позор, когда брак становится всего лишь финансовой сделкой.