Университет - Бентли Литтл

– По коням, – сказал Джим.

Сотрудники стали постепенно выходить из комнаты. Паркер повернулся к Джин, чтобы извиниться за то, что задержал ее так надолго, – и в этот момент из холла донесся знакомый звук инвалидной коляски Хови.

– Черт, – пробормотал Джим. Во всей этой суете он совсем забыл, что должен был забрать друга из книжного магазина.

Паркер вышел в холл, ожидая увидеть недовольного Хови и зная, что заслужил это, но лицо его друга было спокойным, а поведение – таким же хладнокровным, как и всегда.

– Прости, – сказал Джим прежде, чем Хови успел произнести хоть слово. – Мне пришлось передвинуть сроки из-за самоубийства и…

Тот улыбнулся и отмахнулся от его извинений.

– Проехали. Я понимаю. Всё в порядке. Я так и понял. И поэтому приехал сюда. – На нем был его старый фланелевый пиджак, но Джим сразу же заметил, что на правой груди у него появился новый значок. Он наклонился, чтобы прочитать надпись.

– «Ешь дерьмо и лай на Луну», – помог ему Хови с ухмылкой. – Парень продавал перед студенческим центром. Я не смог удержаться.

– Как раз для тебя, – сказал Джим. – Ладно, сейчас я заберу шмотки из отдела новостей, и мы что-нибудь съедим. Просто умираю от голода.

– Слушаюсь! – Хови нажал на маленький рычажок на подлокотнике коляски и поехал вслед за Джимом, поздоровавшись по пути с Джин и ее помощницами.

– Так что же там произошло? – спросил он. – Слышал, что все это из-за несчастной любви.

– Пока не знаю. Никакой записки не нашли, но уже связались с родителями парня. Может быть, он оставил записку дома, или что-то в этом роде.

– Оценки здесь точно ни при чем. Прошла только первая неделя учебы.

– Никто ничего не знает. – Джим взял рюкзак со стола, засунул в него какие-то бумаги и застегнул молнию, после чего выключил свет. – Пошли на улицу.

Над кампусом стояла тишина. Единственными звуками, пока Джим с Хови шли на парковку, были звуки шагов Джима по асфальту и механическое жужжание коляски Хови. Дневная смена разошлась по домам, вечерники сидели на лекциях, и единственным, кого они увидели на улице, был член студенческого братства, расставлявший столик с кофе и пончиками перед зданием физического факультета. Официально лето еще не закончилось, но ветерок был прохладный, а траву покрывала роса.

Джим понял, что опять думает, почему ему так не хотелось возвращаться в Брею. Когда он приехал на прошлой неделе, записался на нужные курсы и поселился в общежитии, то решил, что все его сомнения были абсолютной глупостью. Дурная детскость, очень напоминающая идиотизм. Но сейчас, когда у него перед глазами стояли фотографии, сделанные Ричардом, а кампус был темным, холодным и пустынным, сомнения вновь показались ему обоснованными. Что-то в этом Университете беспокоило его, что-то раздражало. Даже сейчас, хотя он готов был свалить все на эти тревожные фотографии мертвого студента, Паркер знал, что смущает его что-то другое – нечто, чего он не мог определить, но что, тем не менее, было настолько же реально, насколько и окружающая его темнота.

Дрожь пробежала по его спине и шее.

– Куда мы идем? – спросил Хови. – В «Биллз бургерз»?

– Что? – Джим взглянул на своего друга и сморгнул. – А, ну да. Хороший выбор.

– Я не был там с прошлого семестра.

– Я тоже.

Хови сильнее нажал на рычаг своей коляски и, обогнав Джима, повернул налево и направился к съезду для инвалидных колясок, ведущему на парковку. Джим следил за своим другом. Когда на прошлой неделе он вернулся в Брею, вид Хови его шокировал. Казалось, что тот стал еще меньше и выглядел еще более хрупким, чем раньше. А его лицо похудело настолько, что напоминало череп. Джим почувствовал боль, когда пришел в общагу к Хови и тот открыл ему дверь, – это было какое-то пугающее, тошнотворное ощущение. Они никогда не обсуждали вопросы мускульной дистрофии – Хови был не такой человек, чтобы рассуждать о своей болезни, – и Джим решил для себя, что, так или иначе, болезнь приостановлена. Он никогда не задумывался о том, что она относилась к категории дегенеративных и Хови могло становиться только хуже.

Тогда он впервые понял, что его друг может умереть.

Джим хотел поговорить об этом, обсудить, оценить, но вместо этого задал вопрос, глупее которого было трудно придумать: «Как ты провел лето?»

– Сам знаешь, – ухмыльнулся Хови, пожав плечами.

А он не знал. Но очень хотел узнать. И поэтому спросил, глубоко вздохнув:

– Хорошо или плохо?

– Всего понемножку… Слушай, а ты слышал, что Симмонс уволился этим летом? Я слыхал, что его обвинили в харрасменте[14]…

И они заговорили об этом, а шанс был упущен.

Сейчас Джим следил за тем, как коляска его друга трясется по асфальту в сторону минивэна. И опять почувствовал странное, тошнотворное ощущение где-то внизу живота. Конечно, Хови проведет остаток жизни в инвалидной коляске. Это данность. А его физическое состояние, скорее всего, не позволит ему жить так называемой «нормальной» жизнью. Но неужели нельзя, чтобы в рамках этих параметров все стабилизировалось?

По-видимому, нет.

Джим сошел с обочины и пошел навстречу другу. Он постарался не показать, о чем только что думал, постарался притвориться, что просто устал, но, очевидно, ему это не удалось.

– В чем дело? – спросил Хови. – Что-то случилось?

– Да ничего. – Джим покачал головой.

– Врешь.

– Я просто устал.

Хови скептически взглянул на него, но ничего не сказал.

У Джима по телу вновь побежали мурашки; появилось тревожное ощущение, что кто-то – или что-то – следит за ними, шпионит. Но он сдержался, чтобы не обернуться, и они вдвоем молча двинулись через парковку в сторону минивэна.

Когда Йен добрался до дома, было уже темно. Приехал он поздно, но это не имело никакого значения. Его никто не ждал, никто не выговаривал ему за опоздания; никого не волновало, когда он возвращается домой. Если вообще возвращается. Наверное, именно поэтому Йен стал задерживаться в Университете дольше обычного, проводя время в своем кабинете. Еще до начала семестра он иногда ловил себя на том, что сидит за рабочим столом, читая, мечтая, глядя в пространство. Кабинет был не очень удобным: небольшой, тесный, с полками вдоль одной из стен, заполненными учебниками, которых он никогда не читал. Вдоль другой стены стояли полки с классическими романами и романами в жанре хоррор, которые Йен читал. Стол был завален студенческими работами и журналами, его собственной работой – сделанной и той, которую еще только предстояло сделать, – а кресло, скрипучее вращающееся кресло, возвышалось среди этого хаоса, как маленький кокпит. В комнате было лишь одно небольшое окно, и от этого Эмерсон всегда ощущал легкую клаустрофобию – обычно он твердо придерживался рабочего расписания, стараясь в другое время не появляться в кабинете. Но в последнее время Йен использовал кабинет как убежище, в котором ел завтрак перед началом занятий и оставался после того, как они заканчивались. Себе он это объяснял необходимостью проверить домашние задания, выполнить какую-то работу, подготовиться к лекциям. Но все это было полной хренью.