Слепой. Я не сдамся без боя! - Андрей Воронин

Приблизившись к «уазику», Мамед осторожно потянулся к беспечно оставленному без присмотра автомату. Его пальцы уже готовы были сомкнуться вокруг ствола, и тут Рамзан Якубов, не поднимая головы и не оборачиваясь, на полуслове оборвал песню и резко выкрикнул:

— Бах!!!

Мамед отдернул руку и отпрянул, напуганный этим неожиданным выкриком.

— Ага, попался! — радостно воскликнул Рамзан и выпрямился во весь рост — вернее, выпрямился бы, не воспрепятствуй этому поднятый капот.

Раздался гулкий металлический удар, и Рамзан, пятясь и потирая относительно чистым запястьем ушибленный затылок, слез с бампера, на котором стоял.

— Зачем машину ломаешь, а? — смеясь, поинтересовался Мамед. — Взялся чинить — чини, а ты ее бодаешь, как баран!

— Здравствуй, красавица, — присаживаясь на бампер и все еще потирая затылок, обратился к Залине Рамзан. — Вывела на прогулку своего сумасшедшего брата, да? Хорошо за ним следи, он у тебя такой — что делает, сам не понимает. Автомат у меня хотел украсть, думал, он игрушечный. Ты его за руку держи, не отпускай. А лучше запри его дома, и поехали со мной в город. А твой глупый брат пускай остается тут баранов пасти, может, хоть они его научат уму-разуму…

Он встал, чтобы обняться с приятелем. Мамед крепко похлопал его по обтянутой черной майкой широкой спине, а Рамзан, ладони которого были густо испачканы маслом и графитовой смазкой, ограничился тем, что сдавил его бока локтями. У Мамеда затрещали ребра: когда-то Рамзан Якубов входил в сборную Дагестана по классической борьбе, и хватка у него до сих пор была железная.

— Иди домой, Залина, — освободившись из медвежьих объятий школьного друга, сказал сестре Мамед. — Я поговорю с Рамзаном и приду.

— Я его провожу, чтобы не заблудился, — сверкая белозубой улыбкой, пообещал Якубов. — А то еще забредет куда-нибудь не туда и начнет ломиться в чужие двери: открывайте, хозяин пришел!

— Как такого болтуна в милицию взяли, не понимаю, — не остался в долгу Мамед. — Тебя, наверное, из спорта выгнали за то, что на ковре соперников своим длинным языком душил. Или забалтывал до потери сознания.

— Неправда, — оскорбился Якубов. — Совсем не за это. А знаешь, за что? Никому не говорил, тебе скажу! Я их не душил и не забалтывал. Я их целовал.

— Куда? — окончательно развеселившись, спросил Мамед.

— Э, что за вопрос! Некультурно такое спрашивать. Куда, куда… Ты классическую борьбу по телевизору видел? Можно подумать, там, на ковре, есть выбор — сюда хочу целовать, сюда не хочу… Куда мог дотянуться, туда и целовал, понятно?

Залина, не удержавшись, прыснула, прикрылась краешком хиджаба и ушла, напоследок бросив на красавца-милиционера лукавый, заинтересованный взгляд через плечо.

— Зачем с такими талантами в Махачкале милиционером работаешь? — посмеиваясь, спросил Мамед. — Тебе в Москву надо, в шоу-бизнес.

— Я просился, — снова присаживаясь на железный бампер «уазика», сообщил Рамзан. — Не взяли, слушай! Сказали, с мужиками целоваться мало. Надо учиться, развивать дарование, а где я его стану развивать, если из борьбы ушел?

Он кое-как обтер руки куском замасленной ветоши и достал сигареты. Мамед щелкнул зажигалкой, и друзья закурили, слушая, как во дворе Евлоевых невезучая Загидат скрипучим голосом пилит за что-то старого Ису. Жухлая, запыленная зелень садов млела в неподвижном послеполуденном зное, пыль на дороге казалась белой, как сахар, со дна ущелья доносилось журчание прыгающей с камня на камень Балаханки. Знакомый мальчишка провел мимо них навьюченного собранным в горах хворостом ишака. Он поздоровался, завистливо косясь на автомат, и пошел своей дорогой, поднимая босыми ногами пыль и подгоняя хворостиной своего лениво бредущего скакуна.

— Хорошо здесь, — дымя сигаретой и озираясь по сторонам, мечтательно произнес Рамзан. — Тихо, спокойно… И, наверное, никаких новостей.

— Никаких, — подтвердил Мамед. — Хромой Джафар вторую ногу сломал, теперь будет хромать на обе.

— Что делается, слушай! — воскликнул Якубов. — Вот ведь не везет человеку!

— Не везет, да, — хмыкнул Мамед. — Обкурился до полного обалдения, забрался на крышу и стал оттуда разговаривать с Аллахом. Пока родня бегала за лестницей, чтоб его оттуда снять, он сам спустился, кратчайшим путем. Очухался уже в палате, увидел на ноге гипс и спрашивает: кто это меня так? А жена ему говорит: известно, кто — Аллах. Не понравилось, наверное, говорит, как ты с ним разговаривал, вот он тебя и приструнил, чтоб в другой раз неповадно было муэдзина изображать…

— Да, — сказал Рамзан, — у жены Джафара не язык — бритва. Что делается!..

— А ты чем порадуешь? — спросил Мамед.

Якубов перестал улыбаться, поскольку точно знал, какие именно известия интересуют школьного друга.

— Для тебя новостей нет, — сказал он со вздохом. — Прости, дорогой, но, боюсь, их и не будет. Я пытался навести справки, но ты же сам понимаешь, о таких вещах вслух не говорят. Да и расспрашивать опасно. Спросишь одного, спросишь второго, а третий поговорит с тобой и отправит весточку в лес: дескать, Рамзан Якубов много на себя берет, сует нос не в свое дело, выведывает, вынюхивает…

— Эх, ты, милиция! — с упреком сказал Мамед.

Он знал, что несправедлив к старому другу. Даже московская милиция сильно отличается от того благородного образа, который старательно создают кинематографисты и авторы телесериалов. Что уж говорить о Северном Кавказе, где все повязаны друг с другом неразрывными узами кровного родства, старинной родовой дружбы и такой же старинной вражды, которая зачастую связывает людей крепче, чем самое близкое родство! Тем не менее, удержаться от упрека было просто невозможно.

Рамзан, как всегда, прекрасно все понял и не обиделся.

— Милиция, да, — кивнул он и придавил каблуком окурок. — Только то, что я милиция, не означает, что я, как баран, должен подставлять глотку под нож. Какая тебе будет польза, если меня средь бела дня расстреляют в упор прямо в центре города? Милиция… Вот скажи, ты помнишь, почему Марьям с матерью в тот день поехали в Махачкалу? Я тебе напомню, дорогой. Отец Марьям в тот день гостил у моего дяди в его городском доме. Он позвонил жене и сообщил, что в дом ворвалась милиция. А потом перезвонил уже из отделения и сказал, что все в порядке, но Патимат с дочерью все равно поехала туда.

— Ну? — сказал Мамед.

— Вот тебе и «ну». К Расулу с самого начала не было никаких претензий, он поехал в райотдел просто затем, чтобы поддержать моего дядю и братьев. Их доставили в Кировский РОВД, подержали и выпустили. Я потом специально туда подъехал, спросил: зачем моих родственников взяли, что они такое натворили? Дядя — уважаемый человек, глава администрации, зачем такого человека ни за что обидели? А они говорят: был сигнал. А был сигнал, не было сигнала — разве проверишь? Может, кто-то нарочно им позвонил, чтобы заманить Патимат и Марьям в Махачкалу, а может, это просто случайное совпадение, откуда я знаю? Я — сержант, водитель, — он похлопал ладонью по горячему пыльному бамперу, на котором сидел, — мое дело — крутить баранку, и мне, между прочим, уже дважды об этом напоминали, когда я начинал задавать слишком много вопросов. В этом деле московские генералы не могут разобраться, так что ты хочешь от простого сержанта?