Заветный ковчег Гумилева - Екатерина Барсова

Перед тем как позвонить в квартиру, Маша какое-то время переминалась с ноги на ногу. Но потом решительно надавила кнопку. Трель звонка оглушила ее, послышался какой-то шум, звук шагов.

– Кто там? – раздался голос Оксаны Петровны.

Свой голос Маша не узнала: он был тонким и писклявым, словно говорила школьница-первоклашка.

– Оксана Петровна, это Мария, подруга Вадима.

Молчание из-за двери так и сквозило презрением. Это презрение было ощутимо, оно давило, торжествовало, накрывало с головой.

– Откройте, пожалуйста, мне нужно поговорить с вами…

Дверь открылась, Оксана Петровна окинула гостью недовольным взглядом. Она была в пестром халате, с лоснящимися губами, видимо, только что ужинала и ее оторвали от еды.

– Здравствуй, Мария! – сказала она подчеркнуто-отстраненно.

– Я хотела спросить… узнать… – Маше было невыносимо стыдно признаваться, что она понятия не имеет, куда делся Вадим. – Вы не знаете, где Вадим?

Брови Оксаны Петровны взлетели вверх.

– Вадим во Франции. В научной командировке, – с недоумением ответила она. – Ты разве не знаешь?

– Знаю… Но… Вадим почему-то не выходит на связь. Вот я и подумала… А вам он давно звонил?

– Вчера, – усмехнулась Оксана Петровна. – И он вполне доволен своей поездкой.

Маша вспыхнула.

– Извините за беспокойство. Всего хорошего. До свидания, – пробормотала она, отступая к лифту.

– Всего хорошего, – донеслось ей вслед презрительно.

На улице Маша села на скамейку на детской площадке и разрыдалась.

«Я знала, что она ко мне плохо относится. Но чтобы так подчеркнуто унизительно! Кошмар! И что происходит с Вадимом? Почему он мне не позвонил? Почему не отвечает? Он встретил там женщину? Но мог бы позвонить и все объяснить…»

* * *

О Богданове Анна и Вася на следующий день не говорили, работали с новым исследованием. А в обед Вася вдруг сказал:

– Я, кстати, забыл тему, с которой выступал этот Вадим Куприянов.

– Ты же говорил, что-то неординарное и интересное, – усмехнулась Анна.

– Все темы по своему интересны, а неординарных пруд-пруди, особенно на конференции, – парировал Вася. – Дай мне номер телефона Марии Бориславской, она должна знать. Вдруг его исчезновение как-то связано с его работой.

Вася позвонил Марии и задал свой вопрос. Услышав ответ, он нахмурился и проговорил:

– Ну вот видите, все разрешилось.

Повесив трубку, повернулся к Анне.

– Как интересно получается! Официальная тема Куприянова – социально-экономические аспекты земства. Но Мария только что сказала, он сильно увлекался историей гибели Николая Второго и его семьи. На эту тему и было его выступление. Непростая тема. Многие историки ее разрабатывают, отслеживают все, что публикуется по Романовым. Здесь уже возникает определенная опасность… – Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, а потом попросил: – Аня, попробуй поднять материалы по Анне Андерсон.

Я помню глаз, парящий надо мной в высоте, от него исходило тепло. Я подумала, что уже умерла и нахожусь в раю. Но я ошиблась, потому что чей-то грубый мужской голос сказал:

– Очнулась? Вот и хорошо, а я уже думал…

Дальше шел длинный текст на непонятном языке.

Я открыла сначала один глаз, потом – другой.

Я находилась в комнате, на меня смотрели двое мужчин, словно чего-то ждали. Один мужчина лет шестидесяти, с бородкой, другой – высокий, моложе, лет сорока.

Я попыталась улыбнуться, но не смогла. Рот был словно зашит, я испугалась, что у меня паралич или что-то в этом роде и теперь я буду полностью обездвиженной. Наверное, этот испуг отразился на моем лице, потому что мужчина, который помоложе, подошел ко мне, склонился и проговорил:

– Все в порядке, барышня, не переживайте. Все будет хорошо. – Он говорил по-русски, но с каким-то странным акцентом.

А я опять не могла произнести ни слова.

– Видишь, Конрад! – сказал старший и продолжил на непонятном языке.

На их лицах читалось недоумение и озабоченность. И как я поняла, причиной тому было мое состояние.

Мужчины вытягивались передо мной то в длину, то в ширину. Они напоминали мне восточных джиннов. Очертания фигур колебались в воздухе, и казалось, их вот-вот унесет сквозняком. Страшная сонливая тяжесть навалилась на меня, и я закрыла глаза. Сквозь сон я слышала невнятное бормотание – без слов, без пауз. Как будто бы надо мной читали молитву или заклинание.

Когда я снова очнулась – был день, потому что солнечный свет падал в комнату. Я пыталась повернуть голову или пошевелиться, и собственное бессилие заставило меня издать звук, похожий на всхлип. Я не могла ни шевелиться, ни говорить. Я помнила, что недавно в этой комнате были другие люди. Но кто? Этого я вспомнить не могла.

Надо мной склонилась женщина.

– Как вы? – спросила она по-немецки.

Я пыталась что-то изобразить на своем лице, но у меня и это получилось плохо, потому что женщина озабоченно смотрела на меня, положив руку на мой лоб. Ее рука была не холодной, не горячей, она была как будто бы невесомой и светилась изнутри.

– Вы хотите есть? Пить?

Я смотрела на нее, не понимая, чего от меня хотят.

Женщина исчезла из моего поля видимости, и я вдруг услышала странный шум. Шум нарастал, и вскоре вся комната наполнилась звуками. Они были разными: свист ветра, клекот хищной птицы, крики людей, топот ног и сухие щелчки, снова крики… Казалось, моя голова вот-вот лопнет от этого гула…

По моему лицу потекли слезы. Я почувствовала, что мне их вытирают. Но я плакала и плакала, а потом снова уснула. Точнее, провалилась в забытье.

Очнулась я от того, что меня легонько трясли за руку. Я открыла глаза. Передо мной был совершенно незнакомый человек. Плотный, с всклокоченными черными волосами и черной бородкой. Он смотрел на меня огромными черными глазами, не мигая.

Я никак не хотела просыпаться, но он снова тряс меня за руку. Его глаза расширились, и внезапно мне показалось, что я провалилась в них. Я очутилась в пустыне, посреди раскаленных барханов, передо мной вился извилистый след змеи, тонкий, уходящий к горизонту, как будто бы кисть художника сделала причудливые зигзаги на бежево-золотистом полотне. Цепочка верблюдов шла впереди – далеко передо мной. Я побежала. Бежала изо всех сил, понимая, что если не догоню караван, то умру сию минуту в этом раскаленном пространстве. Мои ноги увязали в песке, в горле першило. Неизвестно откуда нахлынули строки: