Наездницы - Энтон Дисклофани

Стол Эвы стоял у окна, рядом со столом Сисси. На Площади по-прежнему никого не было. В ящике стола лежала толстая пачка фотографий. Ее отец был очень тучным и с течением времени становился все грузнее, что отражалось на снимках. Ее мама была пухленькой. Эве придется следить за собой, и я была уверена, что она это понимает. После рождения детей она может навсегда потерять форму, как, судя по всему, это произошло с миссис Холмс. С некоторыми женщинами это случается. Мама мне об этом рассказывала. Снимки были перевязаны лентой, но все остальное в ящике представляло собой сплошной хаос из листов бумаги, украшений и баночек с румянами и кремами. На бумаге было что-то написано по-французски. Судя по содержимому баночек, косметикой пользовались весьма усердно. «Интересно, насколько она легкомысленная в том, что касается мальчиков?» – подумала я. О легкомысленных девочках я читала в книгах.

Ящик Мэри Эбботт был почти пуст, как и ее шкаф, в котором висели несколько повседневных платьев и школьная форма. Разглядывать там было нечего. Толстые письма, обнаруженные мною в ящике стола, были написаны ее отцом. На почтовом штемпеле значилось «Роли» – это было совсем недалеко от лагеря. Как и все мы, Мэри Эбботт постоянно носила форму, поэтому, не заглянув в ее шкаф, я ни за что не узнала бы, что ее гардероб гораздо скромнее, чем у остальных девочек. Поскольку у ее родителей хватило денег, чтобы прислать ее сюда, скудность гардероба могла объясняться религиозными мотивами. Я просмотрела письмо. В самом деле, Бог упоминался в нем довольно часто. Я любила решать подобные задачки. Положив письма на место, я открыла маленькую пудреницу. Внутри к зеркальцу была приклеена фотография младенца, в котором я узнала черты Мэри Эбботт – ее тонкие губы и широко распахнутые глаза. Я осторожно коснулась пальцем снимка и улыбнулась. Младенец на фотографии был очень хорошеньким.

Я испугалась прежде, чем поняла, что стало тому причиной. Должно быть, боковым зрением я заметила промелькнувшую тень. Обернувшись, я увидела в окно мистера Холмса. Он тоже повернулся и смотрел прямо на меня. Он был красивее любой кинозвезды. Его квадратный подбородок и карие глаза в обрамлении темных ресниц под еще более темными бровями казались мне необычайно привлекательными. Я смотрела на него еще десять или пятнадцать секунд, пока он проходил мимо, и он был так хорош собой, что у меня промелькнула мысль: пусть он застанет меня здесь. Я не сомневалась в том, что он меня поймет. Но он не остановился, и я вздохнула с облегчением оттого, что солнце светило слишком ярко и не позволило ему меня разглядеть. Разумеется, он бы меня не понял и счел воровкой. Или, и того хуже, любительницей чужих секретов.

Обрадованная, я закрыла ящик стола Мэри Эбботт и тут же услышала стук твердых подошв по деревянному полу.

– Привет!

Вошла Доуси с охапкой полотенец. Она ничего не сказала, а из-за ее «ленивого глаза» я не знала, куда смотреть.

– Я искала тальк, – произнесла я, подходя к своей кровати и поднимая с пола сапоги, – чтобы насыпать его внутрь.

Мое лицо горело. Я прижала к груди все еще теплые кожаные голенища. Она смотрела на меня, как мне показалось, очень долго, и я поняла, что меня ждет: она обо всем расскажет и от меня все отвернутся.

– Понятно, – кивнула Доуси, и из-за ее акцента мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что она сказала.

Она повернулась ко мне спиной и начала подходить к шкафам моих соседок по комнате, извлекая оттуда грязные полотенца и кладя взамен чистые. У нее в руках все увеличивалась охапка грязного белья. Когда она закончила, я думала, что она выйдет, так ничего больше и не сказав. С виду она была моей ровесницей, впрочем, у нее было бледное лицо без возраста. Под ее форменным платьем не угадывалось даже намека на какие-то формы. Она была худенькой и маленькой. «Какая же я дура!» – кляла я себя. Я позволила ей застать меня возле чужого стола. Возле моего шкафа она помедлила, как будто спрашивая разрешения. Я кивнула, и, забирая мое полотенце, она произнесла:

– Ты быстро освоишься.

У двери она на мгновение обернулась и едва уловимым жестом коснулась мочки своего уха. Я подняла руку и нащупала сережку, о которой совсем забыла. Я поняла, что Доуси никому ничего не скажет.

Мы с Эвой, в халатах, стояли возле домика и ожидали Сисси.

– Она всегда опаздывает, – пробормотала Эва. – Это ее единственный недостаток.

Ее реплика показалась мне странной, потому что Эва не была похожа на ворчунью. Но она тут же улыбнулась. Когда Сисси вышла, мы зашагали по дорожке. Солнце зашло час назад, и резко похолодало, но мой халат был теплым и пушистым.

– Привыкаешь? – спросила Сисси.

Я засмеялась.

– Вчера меня о том же спросил мистер Холмс.

– И что ты ему сказала?

– Сказала, что привыкаю. Что еще мне оставалось?

– Ну, мистер Холмс может заставить сказать что угодно, – заметила Сисси и шепнула мне на ухо: – Генри. – Она вздохнула. – Ах, эти глаза! Но на всякий случай должна предупредить: он ни с кем не флиртует. Он считает себя нашим папочкой.

– Если бы это услышала миссис Холмс, она бы ударила тебя по пальцам линейкой, – сказала Эва. – Она уже произнесла перед тобой речь об основателях? О том, как все мы должны быть им благодарны за то, что они предоставили женщинам возможность получить образование?

– Она сказала, что Йонахлосси назвали в честь лошади.

Мне нравилось общество Эвы и Сисси. Другие девчонки с любопытством косились на нас.

– Она все равно не любит лошадей, – отмахнулась Сисси. – Она вообще ничего не любит.

Судя по всему, миссис Холмс нравилась моя мать, но я ни за что на свете не произнесла бы этого вслух.

– Сначала в Йонахлосси тяжело, – сказала Эва. – Я даже с постели утром встать не могла. Я пропускала не только завтрак, но и первый урок. Дома я каждый день спала до обеда.

Я не могла себе представить, как можно спать до обеда. Сэм каждое утро будил меня до восхода солнца. Для этого ему было достаточно похлопать меня по плечу. И я вскакивала, потому что мне не терпелось начать новый день. Мое рвение забавляло Сэма. Дома я должна была ездить верхом очень рано, до наступления жары. К восходу солнца Саси уже был взнуздан и оседлан.

– Тебе что, нечем было заняться?

– Нет. Поэтому меня и прислали сюда. Потому что дома мне совершенно нечего делать. Но меня все устраивало. Мне нравилось ничего не делать.

Эва была выше нас обеих и двигалась томно и неспешно. Ее кожа казалась влажной, и это было очень красиво, как будто она только что приняла ванну. Она и выглядела очень ленивой.

– И тебя за это не наказывали?

Она приподняла плечи и снова их уронила, медленно и лениво.

– Здесь никого не наказывают, Теа. Миссис Холмс со мной побеседовала. А потом я привыкла вставать по утрам.

– Здесь наказывают, – возразила Сисси. – И я не стала бы злить миссис Холмс.