Когда исчезли голуби - Софи Оксанен

Как только Эдгар пришел в себя от потрясения, вызванного видом трупов, он проявил необычайную активность и сказал, что сам избавится от них. Я сомневался, что он справится, но все же помог ему погрузить их на телегу, и он их куда-то увез. На следующий день Эдгар вернулся, пряча легкую улыбку. В город он больше не ездил, пока в лесах снова не стало спокойно. Я догадался, что кузен придумал насчет двух этих трупов какую-то историю, которая позволила оставить нас в покое. Но, конечно, рано или поздно немцы вспомнят про нас, недоумевая, почему это мы, два обученных в Финляндии шпиона, торчим в лесной избушке, но, возможно, Эдгар уже заключил с ними какой-то договор и нам нечего опасаться. Самое время было спросить, что за немецкие дела у него в городе. И все же мне не хотелось его расспрашивать. Эдгар был бы очень рад, если бы я проявил интерес к его делам, но я не желал видеть его слащавой улыбки. Я заметил, что вожжи запутались, распутал их, затем прошел в избу, достал шило и навощенную нить, чтобы подлатать привязь. Потер в руках кожу — надо бы, кстати, смазать упряжку, — и, раздумывая об этом, почувствовал вдруг острую тоску по полю и свою полную беспомощность. До тех пор пока немцы не отдадут назад украденные большевиками земли, пока не вернут назад людей, в моих глазах они не будут иметь доверия, что бы там Эдгар ни говорил. Я снова вспомнил табачное поле, которое привел в негодность какой-то идиот большевик, вывалив на него говно из уборной, непонятно, что он собирался выращивать, и совхозную лошадь, чьи “голодные ямки” были такими глубокими, что я не понимал, как она вообще может тащить повозку. Эдгар всего этого не замечал, лишь подивился странному запаху на краю испорченного поля. Это было наше поле, поле Симсонов, и лошадь тоже была моя, именно она раз за разом получала на сельскохозяйственной выставке блестящие синие наградные ленточки. Я бы узнал ее где угодно, и она узнала меня, но мы должны были оставить испорченное поле как оно есть и позволить лошади идти дальше.

Эдгар вошел вслед за мной, зажег лампу, почистив немного стекло от сажи, и продолжил читать с того места, на котором остановился в конюшне. Хочет одобрения своей деятельности с моей стороны? Что-то ему явно нужно, но что?

— Ты не слушаешь, — обиделся Эдгар.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы мы начали планировать нашу жизнь, чего же еще.

— Как это связано с генкомиссариатом?

— Ты должен получить новые документы, как и все остальные. Таков приказ. Я могу помочь.

— Советы Вурсти мне не нужны.

— Маме не понравится, что я не забочусь о тебе.

Я посмеялся. Эдгар становился невыносимым.

— Ты мог бы пойти работать в полицию. Стоит попробовать. Там сейчас не хватает людей, — сказал Эдгар.

— Это не для меня.

— Роланд, большевиков уже выгнали. Работа легкая, и не надо идти в немецкую армию. Ты ведь именно поэтому здесь сидишь? Какие еще пожелания?

Я вдруг понял, о чем идет речь. Как только период силовых действий и пороха миновал, а в рядах нашей полиции появились зияющие пустоты, Эдгар решил, что пришло его время. Я смотрел на него и видел в его взоре жадный блеск: нет больше ни балтийских баронов, ни большевиков, ни глав республики, его ждут лишь пустые руководящие посты. Именно поэтому Эдгар ходил такой важный, именно это он держал в себе. Он всегда восхищался Германией, привезенными из Берлина велосипедами, видеотелефонами и иногда даже менял слова в предложении на немецкий манер. И все равно я не понимал, почему он решил поделиться со мной своими планами. Что я мог сказать о его намерениях? Ведь у него, обучавшегося в Тарту в гимназии и университете, было и без меня немало возможностей. Я вспомнил, как он гордо позировал во дворе во время каникул. Мама всегда находила деньги, если Эдгар хотел заказать из Берлина книги про полеты, фотографии немецких летчиков-асов или самолетов, и, пока другие гнули спину на сенокосе, мама отдыхала дома, так как чувствовала недомогание, а Эдгар сидел возле нее и рассказывал ей о подвигах Эрнста Удета, хотя в деревне такое поведение считали странным. Они были так похожи, мама и Эдгар. Ни тот ни другой не нуждались в моих советах, но за обоими мне приходилось присматривать. Я мечтал, чтобы Эдгар отправился наконец делать карьеру и стал бы сам заботиться о себе.

— Иди сам в полицию, зачем я тебе нужен, — пробурчал я.

— Хочу, чтобы ты пошел со мной. Мы так много времени провели вместе. Я хочу, чтобы у тебя появилась возможность начать все сначала.

— Вурсти, ты так заботишься обо мне, но почему же, Вурсти, ты совсем не заботишься о своей жене? Или ты нашел себе подругу, более подходящую для твоих маневров?

— Я должен сначала привести в порядок свою собственную жизнь. А потом уже забирать к себе жену. На все готовое. У нее такие высокие требования.

Я рассмеялся, голос Эдгара стал взволнованным, но он быстро справился с волнением, его адамово яблоко прыгало вверх и вниз, пока не замерло на месте. Эдгар отвернулся и сказал:

— Пойдем со мной. Ради нашей дружбы.

— Ты уже говорил с мамой о своих планах? — спросил я.

— Поговорю, как только все будет улажено. Не хочу подавать ей пустые надежды. — Он вновь повысил голос: — Мы не можем бесконечно жить в избушке Леониды. К тому же я уже намекнул, что у меня есть на примете подходящая для полиции кандидатура с хорошим образованием. Это ты. Ты нужен им. Ты нужен Эстонии!

Я решил вернуться в конюшню напоить мерина. Я надеялся, что Эдгар не пойдет за мной. У меня были свои планы на будущее, хотя Эдгар так не думал. Я собрал все свои записи, привел их в порядок; встречаясь с нашими, расспрашивал их о некоторых подробностях, не забывая делать выводы из речей Эдгара. Я намеревался устроиться на работу либо в порт в Таллине, либо на железной дороге в Тарту — чтобы хоть как-то помочь домашним. Эдгар никогда не давал матери денег, хотя из дома Армов регулярно отправляли мясо в город жене Эдгара. Я должен был позаботиться и о них тоже, сколько можно прятаться в лесу и сторожить перегонный куб Армов, положения это не спасало, спина Леониды сгибалась все ниже и ниже, мать ни на что не годилась, Аксель без ноги. Работа в порту привлекала меня еще и тем, что Таллин ближе к Розали, чем Тарту. К тому же я смог бы избежать призыва в немецкую армию, а если вдруг и из порта станут забирать, то в моих документах значился теперь совсем иной год рождения. Но если Эдгар заикнулся обо мне в полиции, то, вероятно, немцы уже и так знают о моем прошлом больше, чем следовало бы. Вряд ли они позволят мне надолго задержаться в порту, если, конечно, Эдгар не сделает мне новые документы на другое имя, но даже если сделает, откуда мне знать, что он не выдаст меня фрицам? Откуда мне знать, что он не расскажет им о моем намерении устроиться на работу в порт?

Когда Юдит наконец приехала в деревню, никто ничего не сказал ей о муже. Руки свекрови проворно перебирали спицами, и носок рос, детский носок, и почему-то Юдит была уверена, что он вяжется не для будущих детей Роланда и Розали, свекровь всегда лелеяла только своего приемного сына, не родного. Говорили, что Роланд живет в избушке Леониды и время от времени приходит помогать по дому. К этой теме не возвращались, хотя Юдит все время ожидала, что разговор продолжится. Но нет. Розали лишь упомянула, что Роланд скрывается, но сказала это как бы между прочим, и на лице ее не было той радости, которую предполагала увидеть Юдит, ведь жених вернулся домой целым и невредимым. То, что здесь совсем не говорили о возвращающихся, казалось странным. В остальном разговоров хватало. Сначала долго вспоминали, как прозванные волками контролеры изымали для собственных нужд продукты в поездах, затем решали, как Юдит следует вести себя, если на обратном пути придет проверка. Благодарили Бога за то, что поезду Юдит не пришлось останавливаться в пути из-за налетов, и уже под вечер перешли к обсуждению дел в усадьбе. Она пустовала после того, как Гитлер отозвал балтийских немцев в Германию, теперь там располагался немецкий штаб, над входной дверью стояла ловушка для голубей, немцы ели голубей, что забавляло деревенских женщин. Позднее в усадьбу привезли ванны, немцы всегда были опрятными, а офицеры — добродушными. Работающие в усадьбе садовники и женщины из прачечной рассказывали, что их детей кормили карамелью, а на страже всегда стоял только один солдат. Каждый раз, когда глаза Юдит натыкались на Анну или Леониду, женщины тут же приподнимали уголки губ. Что-то было не так. Юдит ожидала найти свекровь на грани нервного срыва, оттого что ее муж и любимый сынок находятся неизвестно где, и думала, что та будет уговаривать ее остаться в деревне, но свекровь, похоже, совсем не беспокоил тот факт, что невестка живет в Таллине одна, она даже улыбалась про себя время от времени, позванивая спицами в поворотах вывязываемой пятки. Одного только возвращения Роланда было недостаточно для такого веселья. Может, дело в том, что семья Армов получила обратно свои земли после ухода большевиков? Но хозяйство было в таком ужасном состоянии, что тут без посторонней помощи не справиться, так что вряд ли это могло быть причиной большой радости.

Розали заснула прежде, чем они успели поболтать перед сном, хотя они всегда раньше так делали, потушив свет. На следующее утро Юдит стала подозревать, что Розали просто притворилась спящей: утром ее улыбка была словно натянутая на веревку простыня, и она все время куда-то спешила. Днем после работы свекровь как бы случайно обронила слово “блокада”.