Герои Древней Руси - Леонид Львович Яхнин

сосновая лучина*, воткнутая прямо в глиняную стену, озаряла лица окружающих его людей. Женщина, не то старуха, не то молодуха в повязанном по самые брови чёрном платке. Суровый старик с розовым, едва зажившим шрамом, змеившимся под самым глазом. Русые ребятишки, похожие один на другого, как опята.

– Где я? – слабо вымолвил Евстратий.

– А слыхал такой городок Неятин? – просипел старик. – Вот он самый и есть. Две землянки да народу, что в горсти мёду. Пожгли всё, порушили, порубили проклятые. Ты-то сам откуда?

– Из полона я. Взяли нас по многим селам, по большим городам и малым. Гнали, что твой скот. Ни пить, ни есть не давали. Даже мёртвых на арканах* за конями волокли, не отвязывали. Я, может, один из всего полона и жив остался. Зубами аркан перегрыз. Конский волос, он, как железо. Все зубы стёр. Как старик теперь.

И Евстратий улыбнулся щербатым ртом.

– Ой, беда на землю нашу пришла. Беда неизбывная, – запричитала женщина. – Никак от неё не схоронишься, не спрячешься.

– Прятаться нам не пристало, – оборвал её старик. – Не хорониться по щелям надо, а всем миром на ворога навалиться. И Киеву. И Чернигову. И Владимиру. Всей землёй Русской. Кабы князья плечом к плечу вместе встали, давно бы половцы шелудивые побиты были.

Старик крепко стукнул клюкой об пол. Шрам его, бегущий ото лба под белую бороду, побагровел.

– Вот что, инок, – сказал старик, – иди в Киев. Надо народ собирать.

Евстратий послушно поднялся. Опёрся рукой о стену.

– Стой, и я с тобой пойду. Слаб ты ещё. Да и слово твоё не такое крепкое.

В Киеве на торгу* гомонило вече*. Тесно стояли здесь кузнецы и медники*, гончары и бондари*, плотники и тележники. Всякий слово хотел сказать, свою правду выкрикнуть.

– Половцев, что деревьев в лесу! Разве их одолеешь?

– Полчища несметные. Может, данью откупимся?

– А и нас немало.

– Что ж мы, смерды* да простой люд можем? На то дружина есть.

– А каждый князь свою дружину в своей земле держит.

– Все князья один на другого ходят, усобицы сеют. А нас на погибель, на полон оставляют. Вон глядите, инок от половцев утёк. Что с ним поганые сделали.

Евстратия вытолкнули вперёд. Он растерянно озирался, ссутулился. Сквозь рваную рубаху проглядывало почерневшее от побоев и запекшейся крови тело.

– Скажи, скажи, инок!

Евстратий хотел что-то сказать, но вдруг махнул рукой и затрясся в беззвучном плаче. Тогда старик, что стоял с ним, отстранил Евстратия своей тяжёлой клюкой, вступил на широкую мясницкую колоду*, стоявшую тут же, на торгу.

– Смотри, – громко прошептал кто-то, – лицо иссечено.

– Да, шрам кривой. Небось от половецкой сабли след, – откликнулся сосед.

Старик медленно оглядел вече.

– Братья, – сипло сказал он, но голос его в тишине долетел до самых дальних. – Братья киевляне, беда на землю нашу пришла. До одних докатилась уже. Над другими чёрной тучей нависла. Половцы, что саранча, в одном месте людей побьют, города пожгут, в другое налетят. Никому спасенья не будет. Всю Русь скликать надо на поганых. Коли у князей дружины недостанет, мы, смерды, встанем. С кольём и рогатиной.

Тут зашумело вече. Люди, не сговариваясь, повалили с торга. Гудящая толпа надвинулась на княжеские хоромы.

Вышел к народу Святополк, князь киевский. И услышал:

– Рассеялись половцы по нашей земле!

– Ай, не ведаешь, князь?

– Биться надо с ними, княже!

– Дай нам, князь, оружия и коней!

– Дай нам, княже!..

– Биться будем!..

Вражья ловушка и клятва Мономаха

Заря уронила в чёрную воду Стугны* кровавые блики. Святополк* со своими двоюродными братьями Владимиром Мономахом и юным Ростиславом всматривались в дальний берег реки, размытый росным туманом.

– Искать броды надо, – сказал Святополк. – Высоко поднялась вешняя вода.

Владимир Мономах повернулся к Святополку.

– А, может, мир заключим, брате, пока река нам заслоном? Перед этой грозой силы наши малы. Собрать бы под наши стяги и других князей русских. Тогда и на сечу идти.

– Биться! Биться будем! – горячо прервал его Ростислав.

За Святополком, как за старшим, последнее слово. Он и порешил – переходить реку. Выстроив дружины, двинулись. Святополк по правую руку. Владимир – по левую. В середине – Ростислав.

С воем и визгом выскочили из тумана половцы. Наткнулись на передовую дружину Святополка и, стремительно повернув коней, понеслись обратно. Рванулись за ними воины Святополка, расстроили свои ряды. И тут же с боков, с тыла налетели на них свежие силы половцев. Засада! Засвистели арканы. Сверкнули кривые сабли. Посыпались летучим роем стрелы. Всё произошло так быстро, что и не успел Святополк взмахнуть своим обоюдоострым мечом.

Смяли половцы дружину Святополка, кинулись на Владимира Мономаха. Бьются русские ратники. Один против десяти. Падают, задушенные арканами, скошенные саблями. Ринулся горячий Ростислав на помощь. Но уже попятилась дружина Владимира Мономаха. Прижали половцы русское войско к реке. Не удерживаются кони на осклизлых берегах, скатываются в воду.

Увидел Владимир Мономах, что и любимый младший брат Ростислав тонет. Прорубился к берегу. В кольчуге да в шлеме прямо из седла кинулся в тёмную воду. Но было поздно. Мелькнула русая голова Ростислава и скрылась. Только мутная струя со дна поднялась.

Стоит на Киеве плач. Голосят вдовы. Причитают старухи. Оплакивают мужей, братьев, сыновей. Из гулкого полумрака собора Святой Софии доносится плач княгини, матери юного Ростислава:

– Ой, да моё красно солнышко,

В поле скошена травонька

Да недозрелая яблонька,

Ты куда да сподобился,

Ты куда да снарядился?..

Опустил голову Владимир Мономах. Тяжко ему. Не сумел оборонить землю родную от злого нашествия. Да ещё и брата любимого не уберёг. И клянётся себе Владимир Мономах, что соберёт рать со всей Руси и отомстит ворогу за всё горе людское.

Только не один год прошёл, прежде чем смог сдержать своё слово Владимир Мономах. И не два. А все десять.

Чей лагерь хитрее

Апрельское небо в голубых оконцах. И на просёлках голубые оконца луж. Повсюду суетится весенняя птица грач. Здесь только что прошла конная дружина киевского князя Святополка. А за ней следом – дружина Владимира Мономаха Переяславского*.

Так и тянулись грачи да галки пёстрым облачком за конями до самого Долобского озера*, до урочища с одиноким дубом, под которым поставлен был шатёр. Просторный, с красным верхом. Застлан внутри дорогим ковром. Собрались в шатре на