Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров

Николай махнул по брюкам щеткой и выключил свет. В коридоре было темно, и он стал на ощупь пробираться вдоль стены. Хлопала входная дверь от ветра.

Я не могу без тебя, Тоня. Возможно, жена не даст развода. Что ты на это скажешь? Почему ты смотришь на меня удивленно? Разве я не говорил, что люблю тебя?

Я знаю, что ты ушла от мужа к другому человеку. Но и с этим, вторым, у тебя ничего не вышло. Общественное мнение? Скажи мне, кто назвал тебя… Я догадываюсь, какие это были слова. И ты думаешь, что это общественное мнение? А знаешь, если бы даже весь город говорил о тебе плохо, общественным мнением был бы я, а не он, этот город. Общественное мнение — это истина, а не большинство голосов. Слышишь, о тебе безупречное общественное мнение!

На улице светила луна, похожая на ломоть дыни. Николай в несколько прыжков одолел захламленную у корпуса площадку.

У больничных ворот он вошел в телефонную будку. Набрал номер. К телефону долго не подходили. Наконец ответил женский голос — тетка или соседка.

— Мне нужно Тоню…

Она уже легла.

— Мне очень нужно…

Просили подождать. Довольно неуверенно обещали.

В трубке издалека доносились гудки. Из-за тридевяти земель кто-то просил подбросить цемента, смеялись, переругивались.

— Тоня, это я. Извини, что поздно. Мне нужно тебя видеть.

О женщина — спрашивает, что случилась.

— Я давно тебя не видел.

Он подойдет к дому через десять минут. Хоть бы она догадалась одеться потеплее — ветер. Он еще некоторое время держал в руке трубку и вслушивался в гудки-многоточие, которое полно значения. Подошла к воротам машина. В свете ее фар растерялась на скамейке парочка. Раскрылась еще одна тайна.

К черту тайны! Нет ничего нелепее тайной любви.

Для него Шекспир одинаков

и в Фальстафе,

и в трагедии Отелло

Рядом с Асей сидели Золотарев и Галя Степанова со своим женихом. Карпухина оттеснили. Он примостился с краю, около Глушко, и старался не слушать, о чем говорят счастливые. Ему было грустно и обидно. Рубаха с желтыми кометами облегала жидкие, опустившиеся плечи.

Галя Степанова сразу же потеряла для него интерес, как только он оценил красоту ее жениха. Но настойчивость, с которой Золотарев добивался внимания Аси, вернула его к мысли, что именно Аси не будет доставать ему всю жизнь.

Девочка со сцены объявила, что концерт окончен. Зал похлопал для приличия — он уже давно гудел про танцы. Вспыхнул свет. От люстры к люстре тянулись флажки — висят со времен первомайского праздника. Мужчины набросились на скамейки, растаскивали их, ставили вдоль стен. От выхода потянуло табачным дымом. Курящие поглядывали в зал, готовые по взмаху дирижера очутиться перед той, которая ничего себе…

Виталий проводил взглядом Андрея и Асю. Впрочем, вполне достаточно быть слепым, чтобы все разглядеть и понять этих двоих. Они отошли к стене и, боже ты мой, о чем-то говорили.

— Саша, — подавленно сказал Виталий, — научи, как вздуть человека, превосходящего меня в силе.

Глушко повернул к нему улыбающееся лицо. Глушко можно рассмешить двумя способами: остротой и серьезным душевным движением. Для него Шекспир одинаков и в Фальстафе, и в трагедии Отелло.

— Ты серьезно? — спросил он, не переставая улыбаться.

— Если не считать дня моего рождения, когда я серьезно плакал, и экзаменов на аттестат зрелости, когда я серьезно плавал, то сегодня я впервые по-настоящему серьезен. Как это красиво — быть серьезным!

Глушко теребил ворот рубахи.

— Наш тренер, — сказал он, — выстраивал нас в зале и, если кто-нибудь ковырялся в носу, спрашивал: «Что ты мне в носе долбаешься?» У него-то я и понял, что бокс, в отличие от драки, — высокая культура.

Он проследил за взглядом Карпухина. Золотарев плечом подпирал стену. Ася улыбалась. Глядя на них, приходила в голову мысль о стихийной неотвратимости счастья для этих людей. Черт знает что приходит в голову на вечерах, когда любуешься парочками: два сердца, пронзенные стрелой амура, жарятся на огне вечной любви. Ха-ха, шашлык из любящих сердец.

— Что-то шашлычку захотелось, — вздохнул Саша.

Начался вальс. Карпухин не успел поправить очки, как Андрей и Ася закружились.

— Саша, — простонал Виталий, — мир несправедлив: ведь она моя по всем статьям. Я открыл эту звезду и опубликовал свое открытие. — Он опустился на скамейку, но сразу же вскочил и потянул Глушко за руку: — Пойдем, я нанесу им мощный психологический удар.

— Какой еще удар? — отмахнулся Саша. — Ты не рожден для ударов, даже для психологических.

— Я буду танцевать с тобой. Мы пронесемся мимо них с лицами отрешенными и холодными. Ага? Она почувствует.

— Брось, — добродушно посоветовал Саша, — в тебе проступают типичные черты банкрота. Приобрети пистолет и спрячь его в письменный стол.

Через несколько минут дирижер гребанул рукой, и оркестр замолчал. Словно кто-то невидимый выключил рубильник, и теперь, вне магнетизма музыки, зал рассыпался на хаотические парочки, утратил свой воображаемый центр, свое организующее начало. Без музыки приходила трезвость: у стен говорили о медицине, об отпуске и о той же музыке, о которой проще говорить, когда она отзвучала и потеряла власть над сердцем. Кто-то открыл окно, зашевелились стенные газеты и флажки.

— Подойди ты к ней, — посоветовал Саша.

— Сопроводи! — взмолился Виталий. — У меня в коленях недержание.

Золотарев встретил их улыбочкой. Ася закивала обрадованно, как будто весь вечер ждала Карпухина. А может, так оно и есть?

Саша немного отошел в сторону и поманил Андрея. Когда начался танец, Золотарев повернулся, но Глушко удержал его за руку.

— Мне скучно, бес, — признался он.

Виталий и Ася исчезли в толпе танцующих. Глушко и Золотарев сели. У Андрея злые желваки играли на скулах.

— Чёрта ли в танцах? — рассуждал Сашка. — Когда мои товарищи ходили в школу бальных танцев, я ездил на вокзал драться. В секции бокса мне не хватало практики. А на вокзале — там обязательно кто-нибудь прицепится. Вот дурак был!

— Не возражаю! — буркнул Андрей.

Он уловил приближающийся конец танца и встал. Какое-то мгновение Андрей походил на бегуна, притихшего на стартовой дорожке. Карпухин вел девушку к противоположной стене. Увлекшись разговором, он не заметил Андрея. О приближении Золотарева Виталий догадался по ее вспыхнувшим глазам.

Через несколько минут он подошел к Глушко с расстроенным лицом.

— Увел, умыкнул, урвал, в общем — объегорил, — махнул Виталий рукой и зло подпихнул сникшие очки.

— Потанцевал бы с какой-нибудь сестричкой, — посоветовал Саша.

— Я бы дал Андрею в солнечное сплетение, — Карпухин показал кулак. Добавил скороговоркой: