Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

– Да, я видел Паулу.

– Ну и как она тебе?

– Послушай, я тебя ни о чем не просил. Во что это я такое ввязываюсь, а?

– Но ты видел, какая это классная девица! Ты что, шутишь?

Я втянул носом свою порцию порошка, вторую рядом, и пылинки вокруг, потом еще одну дозу, сам не зная зачем. Понятия не имел. Я, пожалуй, не смог бы сказать, хорошо мне или плохо, тем более что у меня не было никаких причин испытывать столь противоположные ощущения, когда Ева ласково гладила меня по затылку, Марк старался для моего счастья, а Паула готовила напитки. Повлияла ли на меня книга Джека Керуака (я как раз читал «На дороге»)? Или отъезд Крис? А может быть, колено? Или загрязнение окружающей среды? Или «напитки»?

– Ну да, девица действительно классная, – сказал я.

– И еще какая! Ева, ну скажи же что-нибудь!

– Она само совершенство. Это правда, Натан, само совершенство. Вот только по части секса бревно бревном. Да ты и сам знаешь. Это ни для кого не секрет. Но во всем остальном она просто превосходна. И ведь эту науку еще не поздно освоить. Я и сама не сразу научилась.

– Ну, Ева, умение трахаться – это одно, а класс – совсем другое. Умеющих трахаться повсюду навалом.

– Господи, ну что ты несешь? – не сдержался я. – Что за хрень, в конце концов?

– Дорогой, я совершенно с тобой согласна. В этой сфере не бывает врожденных талантов. Но и опыт здесь – далеко не все. Возьми, к примеру, такую девицу, как Катрин Милле.[4]Думаешь, она умеет трахаться? Ну так я тебе говорю: нет, не умеет. Ну вот совсем! Говорю тебе: не умеет ни черта!

Дальше я провалился в какую-то черную дыру и через некоторое время обнаружил, что мы в шикарном заведении (достаточно было посмотреть, сколько плакс сгрудилось у входа, готовых убить отца и мать, лишь бы им позволили хоть одним глазком, хоть на пять минут заглянуть внутрь, и они уйдут с честью, вы увидите). Среди тамошних девиц Паула выглядела не самой бледной, а кабинки дамских туалетов были постоянно заняты. Диджей прибыл из Барселоны; дизайном (стиль post-nuclear[5]), как явствовало из надписи, занимался молодой художник из Лондона, прикованный к инвалидной коляске, кухня была японская, официанты – гомосексуалисты или бисексуалы, а на ногах посетителей вместо «Адидаса», «Найка» и «Прады», модных в прошлом году, красовались туфли из голубой замши от Бреннена ценой в двести пятьдесят евро за пару.

Ева заказала суши. В желудке Дженнифер Бреннен обнаружили суши.

– В желудке Дженнифер Бреннен обнаружили суши, – произнес я.

Ева, Марк и Паула внимательно всматривались в лица окружающих, уделяя особое внимание знаменитостям, постоянным или преходящим, и сохраняя при этом равнодушный вид. Кому-то они подмигивали, кому-то посылали воздушные поцелуи, а кого-то одаривали ледяным взглядом.

– В желудке Дженнифер Бреннен обнаружили суши.

– Ах вот как! – протянул Марк. – Суши… Прекрасно. Ну и что ты от меня хочешь в связи с этим?

– Ты же спросил, какие есть новости по этому делу, вот я тебе и сообщаю.

Тут я заметил, что Паула пристально смотрит на меня с ошеломленным видом.

– Паула, послушай меня внимательно: в желудке Дженнифер Бреннен обнаружили суши.

– Могу я у тебя переночевать?

– Разумеется, ты можешь у него переночевать, – брякнул Марк, – никаких проблем!

Я спустился в уборную вместе с Евой. Когда подошла наша очередь, мы заперлись в телефонной кабинке. Ева – законченная наркоманка.

– Невозможно построить империю, не замарав рук. Я совершенно согласна.

– Ева, поставь себя на его место. Он знает, что дочь для него потеряна. Он вынужден признать очевидное. А что она делает в это время? Она делает все возможное, чтобы втоптать имя Бренненов в грязь. Ведет яростную борьбу против отца. Принимает участие во всех возможных и вообразимых акциях, направленных против империи Бренненов. Во всех газетах только о ней и писали, скажу я тебе! Я нашел вырезки.

– Господь сказал: «Плодитесь и размножайтесь».

Две дамы стучали в стекло, поторапливая нас, и одновременно целовались взасос. Одна из них – я мог бы поспорить – снялась для рекламного плаката, которым были увешаны все стены в городе: на нем изображен огромный белый пес в кожаном наморднике, готовый предаться с ней греху. Обалдеть!

– Ну, послушай, поставь себя на его место. Что ему было делать, а?

– Дорогой, совершенно не представляю.

– Ну что он, по-твоему, должен был делать с этой мертвой, саднящей, гниющей рукой? Вот он взял и отрубил ее.

– У Пола Бреннена гниет рука?

Нам не удалось поймать такси. Дойти до дому пешком мы с Паулой не могли: она спотыкалась на каждом шагу и цеплялась за мою руку, тогда как я сам с трудом держался на ногах, – и я сделал нечто такое, чего делать не люблю и первый же осуждаю, когда мне об этом рассказывают как о веселой шутке. Я хочу сказать, что был вынужден реквизировать авто для нужд полиции. Я нахожу, что во внеслужебное время, да и в служебное тоже, за исключением редких особых обстоятельств, вроде преследования убийцы или грабителя, взявшего банк, подобная практика совершенно аморальна. Недостойна уважающего себя полицейского. В общем, обычно я избегаю таких мер.

Я остановил джип «Гранд Чероки Вагонер», потому что если есть из чего выбрать, я предпочитаю быть повыше. Итак, выйдя на середину почти пустынной авеню, я помахал своим полицейским значком.

В машине сидел старик в рубашке с короткими рукавами, а рядом с ним юная пассажирка с пунцовым лицом.

– Полиция, – сказал я. – Поехали.

– Я – врач, – протянул старик, застегивая «молнию» на брюках. – Я отвезу вас в больницу.

– А кто сказал, что нам надо в больницу? Не будьте таким любопытным. Спасибо.

Я привык к уверенной и спокойной манере вождения Мэри-Джо и потому заставлял старика соблюдать все меры предосторожности по пути ко мне домой, в предместье, так как мы постоянно натыкались то на сверхосторожных психов, то на лихачей: одни тащились вдоль тротуаров со скоростью двадцать километров в час, другие давали не менее ста шестидесяти, шли на обгон и проскакивали на красный свет. Я указывал ему, по каким улицам надо ехать, через какие мосты, и просил не задавать вопросов. Глядя на него и его юную спутницу, можно было предположить, что они – отец и дочь. Правда, отец что-то был чересчур староват… И я спрашивал себя, способен ли отец на такое. Разорвать родственные узы, решить, что его дитя должно умереть… Возможно ли это? Мог ли человек, по умолчанию здравомыслящий, послать убийц, чтобы они задушили его собственную дочь?