Соня и Александра - Маша Трауб

– В каждом доме – свой стиль. Ирэна так хотела, – домработница будто прочла мысли Владимира, – каждый дом даже имеет имя. Вот ваш дом называется «Хора».

– Почему?

– Случайно получилось. Ирэна назвала его «Терпсихора», в честь музы танцев. Константин вместо того, чтобы принести одну деревянную заготовку – написать название, – принес две. Но Ирэне так даже больше понравилось. На одной части она написала «Терпси», на другой – «Хора». Вешал табличку, конечно, Константин. Прибил неправильно, местами перепутал, выдергивал, снова прибивал. Неудачно ударил, и первая часть разломилась. Ирэна решила, что это – знак. И оставила только вторую часть.

– Забавно.

– Ладно, пойду я. Отдыхайте, – сказала домработница.

Она придержала дверь, аккуратно щелкнув замком, за что Владимир был ей благодарен.

Соня спала на диване, слегка похрапывая. Раньше Владимир за ней такого не замечал. Он поднялся на второй этаж, где располагалась спальня. Сначала он даже не понял, где оказался. Над кроватью висели полотнища ткани. В комнате было темно и прохладно. На ощупь прошел к стене, где в его представлении должно было быть окно, но вместо этого наткнулся на дверь. Значит, здесь балкон, запертый на время жары глухими ставнями. Минут десять Владимир дергал за все ручки, за все выступы, нажимал на ставни, тянул, толкал, давил, но ставни не открывались. В какой-то момент он, как слепец, обшарил руками каждый сантиметр двери, но секрет открывания ставен так и не разгадал. Измученный, он лег на кровать под балдахин и уснул сразу же, хотя к балдахинам у него до этого было однозначное отношение. Владимир их боялся. Наверное, есть такая форма фобии – боязнь, что балдахин упадет, укутает, как куколку, и в нем, как младенец в жестком пеленании, задохнешься.

Его разбудил звук душа. Соня вышла из ванной свежая, молодая и прекрасная. Одним движением она распахнула ставни балкона и впустила свет – уже не яркий, послеполуденный, даже ближе к закатному. Впрочем, Владимир не знал, который час, сколько он проспал, и мог допустить, что уже рассвет. Балкон оказался крошечным, с видом на автостоянку – пятачок на полторы машины. Оставалось удивляться, как там помещается мотоцикл-скутер и две малолитражки. Даже стоянки коснулась рука Ирэны – ограничителями для парковки служили две напольные садовые вазы. Там же рос красивый куст дикой розы. А скутер соседствовал с кактусом внушительных размеров. Владимир думал о том, как машины выезжают с автостоянки, учитывая приткнувшийся к стене мусорный бак, и бордюр, ограждавший рощицу. Соня в нижнем белье ойкнула и прикрылась занавеской. Со стоянки донеслись восторженные возгласы и крики:

– Соня! Соня! Вы будете мясо или рыбу сегодня на барбекю? – Владимир узнал голос повара Макса, из чего заключил, что спал он всего пару часов и есть надежда, наконец, нормально поужинать. – Я еду за продуктами, дорогая!

– Что ты будешь? – почему-то шепотом спросила у Владимира Соня.

– Мясо, – ответил Владимир.

– Я буду рыбу, а Владимир – мясо, – прокричала Соня в балконную дверь.

– Он не будет есть мясо! Я у него даже не спрашиваю! – крикнул в ответ Макс. – Он будет есть мой салат из двадцати ингредиентов! Я приготовлю специально для него. И пусть он только попробует отказаться от моего салата!

– Он обязательно попробует! – прокричала Соня.

– Ни за что, – буркнул Владимир. – Или мне дадут сегодня нормальный кусок мяса, или я завтра же уеду.

Соня села к трюмо и начала причесываться. Владимир, лежа под балдахином, смотрел на нее. Точнее, на трюмо. Точно такое же было у его бабушки. Деревянное, с круглым зеркалом, которое можно было опускать и поднимать. С маленьким шкафчиком, который – он в этом не сомневался – слегка заедал и открывался не без усилиий – чтобы прятать дамские украшения и косметику. Бабушка открывала его с легкостью, а Владимир, сколько ни пытался заглянуть в секретный ящик, так и не мог справиться с хитрым замком, который нужно было приподнять, а потом резко отпустить. Он даже со ставнями не справился, а Соня легко их открыла. Об этом он подумал уже с неудовольствием. Перед трюмо стояла крошечная, игрушечная табуретка, на которой нужно было не только уместиться, но и удержаться. Табуретка обязывала держать спину и вытягивать шею – иначе невозможно было поймать собственное отражение в зеркале. Соне давалось это без труда. Она орудовала кисточкой, мурлыкала и выгибала спину. Не для него, для себя.

– Мне нравится, когда ты так на меня смотришь, – сказала она, поймав его взгляд в зеркале.

– Я не на тебя смотрю, – ответил искренне Владимир, что мало когда себе позволял. Искренность он считал таким же неуместным качеством или привычкой, как кричать на весь двор, выясняя, что люди предпочитают на ужин. – Кстати, ты храпишь, – сообщил он Соне, удивляясь, что под этим балдахином, пыльным, но стильным, надо отдать хозяйке должное, он говорил первое, что приходило на ум и срывалось с языка.

– Я храплю?

Соня в ужасе замерла. Но этот взгляд Владимир уже знал. Соня его использовала во всех случаях, когда нужно было испугаться, сильно удивиться или так же сильно обидеться. Точно так же она реагировала на его замечания по поводу правильного складывания вещей на полке.

– Да, ты храпишь, – подтвердил Владимир.

Образ Сони, лежащей на диване со слегка приоткрытым ртом, выдувающей рулады, тут же встал перед его глазами. И эта Соня, сидящая напротив, красивая, до неприличия красивая, превратилась в ту Соню – храпящую, искреннюю, уставшую, голодную, пьяную, не пойми зачем оказавшуюся рядом с ним.

Владимир рассматривал складки балдахина, думая о том, что знает о Соне и что его связывает с женщиной, ради которой он лишил себя спокойной, размеренной жизни с Александрой, подходившей ему во всем. До такой степени, что Владимир иногда думал, что живет с самим собой, только в женском обличии. Нет, неправильно – Александра была такой, как ему нужно, как ему хотелось. И он знал, как его жизнь с ней сложится дальше. Поминутно. И вдруг появилась Соня – женщина, с которой невозможно было ни разговаривать, ни жить. С которой не знаешь, что произойдет в следующий момент. С которой он каждый день оказывался на серпантине.

Надо признать, что Соня не была уж совсем дурочкой. Да, она не блистала умом, но судьба и природа, наградившие ее красотой и обделившие мозгами, дали ей в виде бонуса легкость, непоколебимый оптимизм и счастливую судьбу. Она могла и пальцем не пошевелить, а звезды складывались удачно – помимо ее воли. Иначе как объяснить тот факт, что Соня, мечтавшая стать актрисой, провалилась, поступая в театральное училище, но сумела окончить институт по маловнятной специальности и получить работу секретаря в крупной компании. С точки зрения Владимира, Соня не то что секретарем, уборщицей бы не могла работать. Но нет: и работа была, и деньги, и без интима.

Соня относилась к счастливой безвозрастной породе женщин, которые в тридцать выглядят на двадцать три, в тридцать семь – на тридцать, а в сорок – все равно на тридцать, но уже только со спины. В пятьдесят им опять двадцать три, опять же если смотреть со спины, а если с лица – то непонятно. У них появляются морщины, что можно отнести на счет излишнего увлечения ультрафиолетом, но взгляд остается детским – в нем нет ни мудрости, ни опыта, ни грусти, ничего. Такие вечно детские глазенки, в которых можно прочитать все, о чем она думает и что чувствует. Вот сейчас немного подумает и рассердится, а уже в следующий момент расплачется. Но если она радовалась, то глаза светились таким неподдельным восторгом, который уже даже пятилетние дети растеряли.