Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь

Было видно, что Юра только что вырвался из офисного рабства — он не отпускал толстую папку, вообще был слишком четок, слишком собран. Он всегда был таким — еще на первом курсе подавлял нас этой нечеловеческой быстротой реакции; он и выглядел тогда так же — этот прямой нос, длинный, одной линией, начинающийся сразу от лба и украшенный неизменно квадратными очками.

С того самого первого курса он стал вообще-то Юриком (сейчас, с появлением бобруйского диалекта, он Иурег), точнее — Бедным Юриком, а если совсем точно и полностью — то называть его следует Бедный Юрик, Я Знал Его.

— Пьяные креветки — ты когда их ел в последний раз? — прикрыв глаза, осведомился Бедный Юрик.

— Да чуть ли не в прошлом году. На банкете в Шанхае, — вспомнил я.

— Да, — резко кивнул Юрик. — Вывеску видишь? Здесь как в Шанхае не будет, дорогой сэр.

На вывеске из гнутых неоновых трубок значилось название ресторана — «Хакка». Здесь, в южных морях, хакка — не просто странность китайской цивилизации, а очень значительный полноправный народ, начавший в незапамятные века свой путь с севера Китая на юг, а потом и дальше, сюда, в Малайзию и Сингапур. Народ, собравший по пути клочья диалектов, рецептов самой разной кухни — и научившийся быть жестким, сильным и живучим.

— Джимми, пожалуйста, ведерко со льдом, — махнул рукой Юрик. — Как всегда, да?

«Как всегда» означало, что принесенную с собой бутылку можно будет пить без ресторанного штрафа — по стоимости подчас стопроцентного, зато за особого размера чаевые в узкую сухую ладошку не очень трезвого Джимми.

— Так какая история, и что в ней жестокого? Не говоря о том, что Машек много.

— Ты знаешь, какая Машка, — чуть лениво улыбнулся Юрик, и я увидел, что он начал, наконец, приходить в себя. — Став относительно приличным человеком на государственной службе, не хочу повторять ее кличку лишний раз. Машка Самсонова, конечно.

— Ах, эта Машка, — сказал я удивленно.

Ничего такого, мешавшего мне повторить ее кличку, лично я не находил. Кличка была — Задница, или более короткие синонимы таковой. Появилась кличка на втором курсе, на первом была — «И Другая Мария», но употреблять ее народ быстро перестал, решив, что «опять перебор». Первый из переборов представлял собой песню «прибежали в избу дети, второпях зовут отца, тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца» на мотив Yellow Submarine, песню, спетую хором в деревне после того, как из местной речки вытащили тело упившегося тракториста. С синим лицом и торчавшими в стороны негнущимися руками. «Песня — это перебор», — сказали тогда протрезвевшие раньше прочих.

Машка Задница стала таковой после летней практики по итогам первого курса, когда нас, группу мирных учащихся, услали не меньше чем в Киргизию. Там нашу команду, изучавшую национальные особенности дунганского народа, поселили в пустовавшую летом школу, а Машка (которой дунганский народ был, по ее специализации, ни к чему) нагнала нас, прилетев в Киргизию и поселившись с нами — правда, не в пустом школьном классе, где мы спали рядами, а в учительской. И все из-за некоего красавца Сергея.

Далее легенда гласила, что часов в шесть утра некто неизвестный проснулся от первых лучей киргизского рассвета и обнаружил, что под горбящимся на кровати Сергея одеялом — две головы, его и Машкина.

Но взволновала этого проснувшегося вовсе не голова, а другая часть тела, ритмично поднимавшая и опускавшая одеяло. Почему Сергей не пошел к Машке в учительскую, а наоборот, она прокралась к нему, остается загадкой. Загадкой были и ходившие разговоры, что у Машки при этом был еще высунут и прикушен язык: это означает, что смотревший на ту сцену видел ее спереди и сзади одновременно, чего никак не могло быть. Я все же думаю, что клички напрасно не возникают, и потрясла того неизвестного человека именно белизна и мягкость Машкиных округлостей, мелькавших из-под одеяла, как ни пытался Сергей удерживать его руками.

— Кстати, Юрик, — поинтересовался я, — а что-то не слышно ничего о Сергее. Он, собственно, как?

— Что тебя интересует, кроме того загадочного факта, что с того самого лета, то есть со второго курса, он так и остается женатым на Машке? — осведомился Юрик.

— О, — сказал я. — О… ну если так, то… ничего.

— Вот именно. Что ж тут скажешь, когда не фиг сказать. Итак. Машка была здесь. В Куала-Лумпуре. Месяц и шесть дней назад. И это был незабываемый визит.

— Жестокий, ты сказал?

— Зверски. Я вообще добр к женщинам. Машка не заслужила… Да, как мы ее сюда вытащили: ты ведь слышал эту историю с контрактом на мультиплексные амфибийные комплексы?

— Кто же не знает МАК.

— Ну, соглашение о намерениях было подписано год назад. Мы начали мучиться дальше. Подружились с братом премьер-министра и его компанией. Малайзийцам, однако, требовались дальнейшие шаги, четко по процедуре… и тут мы сообразили, что ведь это же Машка, это по ее части. Ну вот и пусть приезжает и заодно посмотрит, что такое нормальная страна. Написали серьезное письмо, пустили поверху. И, представь себе… ты ведь знаешь, что технологии МАК — российские, наша гордость, и что пока сделок по их экспортным продажам история не знала? Ради такого дела можно потерпеть и приезд Машки. И вот она появляется — здравствуйте, мальчики. В руке — влажная салфетка, нервно вытирает пальцы, боится заразы. То есть уже в аэропорту боится. Начиталась. С этой салфетки все и понеслось. Да, но вот их несут.

Хакка, конечно, народ необычный. В их кухне — и в этом ресторане — не было неизбежной для Китая садистской процедуры, когда к столику выносят стеклянную миску с живыми креветками и на глазах у собравшихся заливают их шаосинским вином. Креветки начинают при этом бесноваться, скакать и прыгать. Официант прихлопывает их крышкой, уволакивает и выносит обратно минуты этак через полторы, уже побывавших в сковородке (больше креветкам не требуется).

Здесь, однако, никто нигде не скакал, нам сразу принесли пахнущий вином суп, где кроме креветок было множество полупрозрачных ломтиков имбиря и черных полосок ароматных грибов.

— Креветки, между прочим, посуху не ходят, — сказал Бедный Юрик, доставая изо льда принесенную им с собой бутылку.

— Что?

— Народная малайская поговорка — вот что. Креветки — животные морские и любят жидкости в виде… Как всегда, этикетку не показываю. Итак?

— Совиньон блан, конечно, — уверенно сказал я, покрутив бокал и вдохнув аромат. — А раз так — то новозеландский, да и вообще, в вашей стране Новая Зеландия — это как-то очевидно. Где-то рядом.

Глоток.

— Странно, Юрик. Я бы сказал, что тут купаж с шардоне, дающим этакую фруктовую тяжесть и сладость. Перезрелая дыня, классика. Ну и что оно тут делает, это шардоне?

— Хлюпает, — сказал Юрик и перевернул бутылку в ведре этикеткой вперед. — Все почти правильно, только от шардоне у меня болит голова, и я разорвал с ним отношения. Чистый совиньон блан. А тяжесть от того, что австралийцы позавидовали совиньонной славе новозеландцев и начали эту штуку делать у себя. Извини, если огорчил. Я никому не скажу.