Когда он был порочным - Джулия Куин

– Ну, тут я ничем не могу помочь.

– Ну конечно, ничем, - подхватила Джанет, - но ему- то как неловко! Я уже слышала не от одной мамаши, что они просто не могут считать его достойным женихом для своих дочерей, пока ты не разрешишься девочкой. Одно дело - выйти за графа Килмартина, совсем другое - за небогатого графского родственника. И никому не известно, то он или другое.

– Майкл не такой уж и небогатый, - брюзгливо заметила Франческа, - кроме того, он ни за что не женится до тех пор, пока не кончится траур по Джону.

– Да, думаю, что с женитьбой он подождет до конца траура, но, надеюсь, присматривать невесту начнет пораньше, - сказала Джанет. - Мне так хочется, чтобы Майкл обрел семейное счастье. И разумеется, если он станет графом, то ему нужно будет позаботиться о наследнике. Иначе титул перейдет к этой ужасной дебнемской ветви семейства. - И Джанет содрогнулась при одной этой мысли.

– Майкл поступит так, как должно, - сказала Франческа, хотя сама-то не слишком была в этом уверена. Очень трудно было представить Майкла женатым. И раньше было трудно - Майкл не из тех, кто долго хранит верность одной женщине, - но сейчас даже как-то странно. Столько лет у нее был Джон, и Майкл всегда был рядом с ними, неизменный товарищ и спутник. Легко ли ей будет перенести его женитьбу и то, что сама она станет пятым колесом? Достанет ли у нее великодушия радоваться за него, когда сама она будет одинока?

Франческа потерла глаза. Она чувствовала себя ужасно усталой, по правде говоря, и слабой тоже. Надо думать, это добрый знак: ей не раз доводилось слышать, что беременные женщины устают больше, чем обычно. Она посмотрела на Джанет:

– Пойду-ка я, пожалуй, наверх и прилягу.

– Великолепная мысль, - одобрительно сказала Джанет. Франческа кивнула и встала и тут же схватилась за подлокотник кресла, так как ее вдруг качнуло.

– Не понимаю, что со мной, - сказала она, пытаясь слабо улыбнуться. - Я что-то плохо держусь на ногах и…

– Она не договорила, так как Джанет вдруг ахнула.

– Джанет? - Франческа с тревогой посмотрела на свекровь. Та страшно побледнела и прижала дрожащую руку к губам.

– В чем дело? - спросила Франческа и только тут поняла, что Джанет смотрит вовсе не на нее, а на стул.

Охваченная ужасом, Франческа заставила себя посмотреть на сиденье, с которого только что поднялась.

Там, в самой середине подушки сиденья, краснело маленькое пятно.

Кровавое пятно.

«Жизнь была бы много легче, - с тоской думал Майкл, - если бы я был пьяницей. Сейчас было бы самое время прибегнуть к бутылке и утопить свои горести в вине».

Но ему, увы, не повезло: мало того что он был на редкость крепкого сложения, но еще и обладал чудесной способностью пить, не роняя собственного достоинства и не теряя ясности мысли. Поэтому, если он хотел допиться до бесчувствия, то ему нужно было выпить всю бутылку виски, стоящую сейчас на столе, а возможно, еще и добавить.

Он посмотрел в окно. Еще не начинало смеркаться. А даже такой отчаянный кутила, каким он старался казаться, не мог заставить себя выпить целую бутылку виски прежде, чем сядет солнце.

Майкл побарабанил пальцами по столу, соображая, что же ему делать. Прошло уже шесть недель со дня смерти Джона, но он по-прежнему жил в своей скромной квартирке в Олбани и не спешил переселиться в Килмартин-Хаус. Это была резиденция графов Килмартин, а он не станет графом еще по крайней мере шесть месяцев.

А может, и вообще не станет.

Если верить лорду Уинстону, с нотациями которого Майклу все-таки пришлось примириться, титул будет пребывать без претендента до тех самых пор, пока Франческа не разродится. И если она родит мальчика, то Майкл останется в том же положении, в котором всегда и был, - в положении родственника графа Килмартина.

Но не щекотливая ситуация с титулом заставляла Майкла держаться на расстоянии. Он не смог бы переселиться в Килмартин-Хаус, даже если бы Франческа не была беременна. Она все еще была там.

И она все еще была графиней Килмартин. Даже если он станет графом и никаких сомнений насчет его титула не будет, она все равно никогда не будет его графиней, и он был не слишком уверен, что сумеет перенести такую насмешку судьбы.

Он надеялся, что горе вытеснит из его сердца вожделение, что он наконец-то сможет находиться рядом с ней и не желать ее, но, увы, у него по-прежнему перехватывало дыхание всякий раз, когда он входил в комнату, где сидела она, и тело его напрягалось, когда она случайно задевала его, и сердце его изнывало от любви к ней.

Разница заключалась лишь в том, что теперь его угнетала еще одна вина - как будто мало было этого при жизни Джона. Франческа сейчас страдала, она была в горе, и он, как двоюродный брат, должен был бы утешать ее, а не вожделеть к ней. Боже правый, ведь Джона так недавно похоронили! Так что же он за чудовище, если способен вожделеть к его вдове?

Его беременной вдове.

Он уже занял место Джона во многих отношениях. Нельзя было довершить это предательство - занять место брата и возле его вдовы.

И потому он держался на расстоянии. Не то чтобы он прервал всякие отношения - это было бы слишком очевидно, да и невозможно, пока и его мать, и мать Джона жили в Килмартин-Хаусе. К тому же все ждали, что он именно сейчас возьмет на себя обязанности графа Килмартина, независимо от того, перейдет к нему титул или нет.

Впрочем, эти дела он взял на себя. Ему не в тягость было заниматься мелочами и проводить несколько часов в День, опекая состояние, которое, возможно, перейдет к другому. Это было самое меньшее, что он мог сделать для Джона.

И для Франчески. Он не мог заставить себя быть для нее другом, как должен был бы, но он мог сделать так, чтобы ее финансовые дела были в полном порядке.

Однако он знал, что она недоумевает из-за его холодности. Она часто заходила к нему, когда он сидел в кабинете Джона в Килмартин-Хаусе над бумагами, прочитывая многочисленные отчеты управляющих и стряпчих. И он понимал, что она искала прежних товарищеских отношений, которые были между ними, но он просто не способен был теперь поддерживать их.

Называйте это как хотите - слабостью, эгоизмом. Но он просто не мог быть ей другом, и все. По крайней мере сейчас.

– Мистер Стерлинг?

Майкл поднял глаза. В дверях стоял его камердинер, а рядом с ним - ливрейный лакей из Килмартин-Хауса в зеленой с золотом ливрее, которую ни с чем не спутаешь.

– Вам записка, - сообщил лакей. - От вашей матери.

Майкл протянул руку и, пока лакей шел через всю комнату, дабы вручить ему записку, думал, что же это может быть на сей раз. Мать вызывала его в Килмартин-Хаус едва ли не через день.

– Сказали, очень срочно, - добавил лакей, вкладывая конверт в руку Майкла.

Срочно? Это было что-то новенькое. Майкл посмотрел на лакея и камердинера, взглядом давая им разрешение удалиться, а затем, оставшись в комнате один, вскрыл конверт.