TRANSHUMANISM INC. - Виктор Олегович Пелевин

Больше ничего узнать про папу было нельзя. Но кое-какая информация про жизнь банкиров, конечно, имелась в сети.

Измерение, где жил отец, вовсе не было пределом возможного. Наоборот, симуляции первых трех таеров считались примитивными. Они в целом повторяли человеческий мир — только улучшенный, с веером невероятных опций. Но снежинка все равно оставалась в нем снежинкой, а былинка — былинкой.

На таерах выше банкир при желании вообще отвязывался от человеческого тела — и становился чем угодно: сказочной птицей, волшебной стрекозой, глубоководной рыбой в океане собственного дизайна… Банкир высоких таеров мог стать, например, лунным светом, утренней зарей или сделанным из лучистой энергии существом, воюющим с такими же странными созданиями. В этих пространствах раскрывались запредельные потенции сладострастия и ярости, о которых люди не имели понятия.

Про обитателей высших таеров даже не ходило особенных слухов. И картинок тоже почти не было — слишком уж отличался от человеческого их мир. Мозг получал особую программу стимуляции, формировал новые нейронные связи, переучивался и развивал способности, не доступные ветхому человеку.

Возникали как бы новые органы чувств (это вообще не поддавалось пониманию), или происходила трансформация обычных — ходили слухи, например, что мозг обучается видеть спектр в два раза шире знакомого людям, и богатый банкир способен воспринимать цвета и звуки, для которых в обычном языке нет слов… Самые верхние уровни обслуживались уже не людьми, а специальной группой банкиров со второго и третьего таеров. Даже понять потребности высших существ можно было только из банки — для этого нужно было переучивать мозг.

В общем, издеваться над верхними таерами юмористам было трудновато несмотря на разрешение властей. Но комики наверстывали упущенное, вышучивая нижние три. Маня, конечно, в основном обращала внимание на шутки про папин второй таер.

Комики сравнивали его с домом престарелых, переехавшим в виртуалку, где старички и старушки делают друг перед другом вид, что они еще молоды и все впереди.

Конечно, думала Маня, конечно. Они просто переодетые старички и старушки. У банкира со второго таера все уже позади. Все было много раз. Это правда. Но, с другой стороны, у него то же и впереди. Столько раз, сколько он захочет.

Комики как бы намекают — у нее все впереди на самом деле. Но что это реально значит? Ну правда, что? За банкира Маня вряд ли выйдет. Наследства они с мамой не получат — папа со своим серебряным смехом их десять раз переживет.

Значит, какие варианты?

Небольшая финпомощь от папы — и плыть в революцию дальше, как шутил филологический коуч.

В революцию плыли все. Человечество уходило от карбона, эмиссий, отходов, перепроизводства, перенаселения, инфекций. Цивилизация ужималась, становясь простой и экологичной; человек возвращался к природе, от которой так самонадеянно отпочковался — но уже со встроенным в голову социальным имплантом. Когда Маня слышала слова «зеленая революция» (иногда говорили «эколюция»), на ее глазах сами собой выступали слезы радости и она чувствовала приятное стеснение в груди.

По этому легчайшему стеснению, кстати, можно было отслеживать эмоции, в которых поучаствовал имплант.

Лет пятьдесят назад комики шутили, что человеческую цивилизацию оптимизируют до размеров, достаточных, чтобы обслуживать касту банкиров, и вся так называемая эко-революция сводится именно к этому. Потом, видимо, где-то внизу решили, что это слишком похоже на правду — и комики заткнулись.

А Маня пришла вот к какому выводу: если посмотреть на жизнь под этим невеселым углом, то ведь и прежде мир был устроен так же. Рабы обслуживали фараонов, армии — королей, рабочие — заводчиков, удаленщики — сетевых лордов, и так далее. Просто за кровавым мельтешением истории это было не слишком заметно.

И потом, раньше мы выбрасывали в атмосферу много углекислоты и по этой причине все время болели — нас чуть не погубила родная планета.

А теперь мы возвращаемся в природу, наводим понемногу порядок, и муть оседает. Все становится прозрачно. Пусть я даже никогда не попаду в банку, думала Маня, глядя в ночной потолок, но это хороший век. Сейчас жить лучше, чем в любое время раньше…

И, чувствуя, как от таинственного обещания счастья сжимается молодая грудь, она уплывала в сон.

* * *

Маня, конечно, мечтала в глубине души попасть когда-нибудь в банку сама. Об этом мечтали все. Но, взвешивая свои шансы трезво, она понимала, что подобное вряд ли произойдет.

Из людей в банкиры за последние сто лет протиснулись многие, но извернуться надо было уметь. Следовало стать, например, глобальным косметическим влиятелем — и втирать ромашковый крем всему Контактону лет десять подряд. Тогда можно было накопить на сотню лет в первом таере (это был минимальный контракт) или даже на сотку во втором.

Некоторые косметические влиятельницы, попав в банку, продолжали постить синтетические клипы оттуда, надеясь нарыть и на вторую сотку. Но баночных косметичек ценили не особо, и в топе они не держались. Как четко прогнал один крэпер-вбойщик, «кто поверит тебе, безротая сука, что ты правда в восторге от этой помады…»

Баночных крэперов любили еще меньше.

Слово «крэп» означало все виды музыкально-речевого перформанса, где упор делался не на музыку или текст, а на квазиэротический мессидж — красивые и волнующие движения молодого тела, актуальную укладку волос, правильный прикид и так далее. Манить телесной красотой из банки было трудновато. Вернее, технологии позволяли, но цветение юной жизни, транслируемое из-под земли второй век подряд, многих раздражало и даже считалось сердобольской жандармерией одним из катализаторов социальной розни.

Зато живой крэпер вполне мог попасть в банку сам. Для этого надо было много лет обсирать баночный крэп на самых выгодных площадках, нормально поднимая при этом на мерче. Потом — все. Слушать баночных крэперов и даже вбойщиков у правильных ребят считалось зашкваром, а уж покупать баночный мерч… Кто поверит тебе, безротая сука, что ты четкий пацан из соседнего дома?

Конечно, насчет живых крэперов вопросы тоже возникали. Особенно насчет самых популярных конфетных идолов из Азии, под которых красились все торгующие собой крэпофон-мальчики из Парка Культуры (отчего их тоже называли этим словом: «взяли тумана и сняли двух крэперов»).

Азиатские ребята начитывали крэп сразу на китайском, корейском и японском. Говорили, что за этими порноидолами прячется невидимая армия нлп-технологов, воюющих за умы желтой молодежи. Но русскому слуху их боевые уховертки не угрожали. Азиатский крэп Маня слушала и смотрела именно потому, что общий смысл балета был ей непонятен. Ум отдыхал, изредка позволяя себе ироничное сомнение в подлинности происходящего.

Но разница была в том, что насчет живых крэперов сомнения еще возникали, а насчет баночных — уже нет. С этой разницы русский крэпер и жил: жирел, старился и