Жизнь гнома - Урс Видмер

Но вдруг гномы закричали, вначале те, что были близко к оконной щели, а за ними и остальные, они кричали испуганно, взволнованно, пронзительно. Что-то случилось, какое-то несчастье. Серый Зепп кивнул мне, словно именно этого он и ожидал. Кобальд поправил очки и встал на цыпочки. Я бросился в середину толпы и кулаками и локтями проложил себе дорогу к оконному стеклу. Снаружи, на карнизе, стоял один-единственный гном. Новый Злюка. Вначале я решил, что он танцует. Но он не танцевал, его лицо было искажено от боли, он кричал и как сумасшедший прыгал с ноги на ногу. Пляска святого Витта, причину которой я понял не сразу. Потом до меня дошло. Металлический карниз был не теплым, как в прошлый раз, а раскаленно-горячим. То было жаркое лето 1947 года — один тропический день следовал за другим, — и солнце разогрело алюминий почти до точки плавления. Новый Злюка, который первым выбрался через приоткрытое окно, с таким восторгом приземлился снаружи и настолько был поражен жаром у себя под ногами, что, ничего не видя, помчался вперед и теперь, вдали от спасительного окна, на самом краю карниза, приплясывая, боролся за свою жизнь. Обратный путь был длинным, слишком длинным, а перед ним с одной стороны пропасть, а с другой гладкий бетон без единой зацепки. Гномы, перекрикивая друг друга, подавали ему добрые, хотя и противоречивые советы, и поначалу он пытался следовать каждому из них. Я тоже прокричал ему через двойное стекло, чтобы он попробовал уцепиться за крепление для жалюзи в углу окна. Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, и я, отчаянно жестикулируя, указал ему на край окна. В конце концов он меня понял, в последнем «танцевальном» прыжке схватился за крепление — узкое, тоже металлическое, в некоторых местах ржавое — и вцепился в него. Так он и висел, упершись поднятыми под прямым углом ногами в бетон, держа спину на надежном расстоянии от раскаленного алюминия и обратив лицо к небу. (Крепление жалюзи находилось в тени и не так сильно нагрелось.) Он плакал, Новый Злюка, его сотрясали рыдания от боли, гнева и унижения. И еще от него пахло. От него так сильно пахло паленой резиной, что даже я, находившийся далеко и к тому же за стеклом, зажал нос. Его ступни расплавились, да, ступней у него больше не было. Они превратились в толстые расплывшиеся лепешки, две резиновые культи разной формы. Новый Злюка, альпинист и экстремальщик Божьей милостью, как и все Злюки, потом не мог вместе с нами совершать походы выше третьей степени трудности. Восхождение на Большую Антенну, прогулка по громоотводу и даже несложный маршрут по северной стене дома стали для него с тех пор невозможными. И с такой небольшой высотой, как стол в столовой, он не мог больше справиться, из-за выступа, который раньше, как и все Злюки, одолевал запросто.

Он вернулся на нашу полку только ближе к полуночи, его поддерживали Старый Злюка и Злюка Новый Второй. (Ути искал их, но тут настала пора идти спать.) Он опирался обеими руками на плечи своих товарищей и смотрел на нас остекленевшими глазами. Мама и на этот раз закрыла окно, так что команде спасателей, то есть обоим Злюкам, пришлось вначале сидеть рядом с ним у окна и подбадривать его альпинистскими байками, а потом подниматься к нему из сада по южной стене дома и спускать его на канате. Это была рискованная операция. Старый Злюка впервые поднимался по абсолютно гладкой стене, на которой не за что было ухватиться, с помощью иголок и колец, реквизированных из Маминой шкатулки для рукоделия. Он вбивал их импровизированным молотком — одной из увесистых металлических штуковин, воткнутых в вудуистскую куклу, которую с трудом из нее вытащил, — и повисал на них, пока вколачивал над собой следующую иголку. На самом деле иголки и кольца ломались именно в ту секунду, когда он переносил вес своего тела на следующую опору. Поэтому Старый Злюка карабкался с бешеной скоростью, прямо-таки спринтерской. Он был в высшей степени сосредоточен и при этом уверен и спокоен. Ни одного необдуманного движения, каждый жест целенаправлен и точен. Злюка Новый Второй, который стоял у подножия стены и страховал канат, затаив дыхание смотрел вверх. Было новолуние, и даже его рысьи глаза видели только силуэт Старого Злюки. Но он все-таки разглядел, как тот взошел на карниз. Карниз к этому времени уже настолько остыл, что Новый Злюка мог бы насладиться тем счастьем, о котором столько мечтал. Но он об этом и думать забыл. Его руки с такой силой вцепились в крепление жалюзи, что он даже не мог разогнуть пальцы. Старому Злюке понадобилось полчаса, чтобы распрямить их по одному. Потом он осторожно спустил своего раненого друга на канате вниз, где его принял Злюка Новый Второй. Старый Злюка обвязался канатом и, отталкиваясь элегантными прыжками от стены, буквально слетел на землю. Потом друзья затащили спасенного гнома по лестнице террасы в гостиную, пересекли столовую, коридор. Новый Злюка больше не плакал, но от него так мерзко пахло, что кошка, как раз выходившая из кухни, пустилась наутек. Мы сердечно приветствовали Нового Злюку.

— Все образуется, дружище! — воскликнул Новый Дырявый Нос и хлопнул его по плечу. А Фиолет Новый наморщил нос и сказал:

— От тебя плохо пахнет. Надо больше следить за собой.

Новый Злюка кивнул и скептически посмотрел на свои ноги.

Я молча стоял рядом и думал: то, что приключилось с Новым Злюкой, — настоящая катастрофа. Тогда я еще не знал, что настоящая катастрофа опустошает все внутри нас и вокруг нас и оставляет нас жить только потому, что мертвыми мы бы не чувствовали боли.

(Мы, гномы, — это так, в скобках, — вели горизонтальную жизнь. Правда, мы увлекались подскоками, а я даже забрался на обеденный стол. Но в остальном мы маршировали туда-сюда по земле. Именно Злюки первыми освоили движение по вертикали. Не было ничего, на что они не залезали. На всю мебель в доме, включая торшер и подставку для шляп. Правда, этим они не ограничились. Мускулы у них были, как стальные канаты, а легкие — как паровой молот для забивания свай; и каждую ночь — лишь совсем уж мерзкая погода могла испугать Злюк — они уходили из дома. Они поднялись по всем четырем стенам дома, выбирая при этом самые сложные маршруты. По восточной стене с гаражными воротами, по южной через террасу, и даже по западной стене, в которой было много непрочно державшихся камней. Самым большим их достижением — вместе с громоотводом и, разумеется, Большой Антенной — была не совсем вертикальная северная стена, и все-таки они и ее одолели в первую же зиму. Может быть, потому, что Старый Злюка относился к восхождениям с чуть большим азартом, чем оба других Злюки, он шел в связке первым — веревкой служил кусок бечевки от Папиной бандероли; на письменном столе лежал целый моток. У него было чутье, позволявшее использовать малейшее движение воздуха, чтобы сделать следующий шаг, не упускавшее ни одной зацепки, даже едва заметной, даже такой маленькой, что удержаться на ней можно было не дольше секунды. За ним, хоть и не по старшинству, следовал Злюка Новый Второй, а последним шел Новый Злюка.

Однажды я отправился с ними и посмотрел, как они поднимались на стену. Была холодная ночь, полнолуние. Уже на первых метрах — на безопасном еще участке — они совершали восхождение так сосредоточенно, словно давно были высоко в горах. Они действовали быстро, очень быстро, но без капли суетливости или неуверенности и все время шли на короткой веревке. Если бы один сорвался, двое других его удержали бы. Только один раз, когда Старому Злюке — он был уже на высоте второго этажа — предстояло пересечь гладкую бетонную плиту, Злюка Новый Второй травил веревку до тех пор, пока он уже, вероятно, не смог бы удержать Старого. Но Старый Злюка уверенно, словно ящерица, прошел к спасительному краю окна в туалете и оттуда, крепко упершись ногами и медленно пропуская веревку между пальцев, затащил к себе товарищей по стеновосхождению. Некоторое время Злюки стояли рядом, наверное, отдыхали. Я помахал им, но они не смотрели вниз.