Злополучная лошадь - Евгений Гуров

пор не могу разобраться, смертельна ли она или есть еще надежда на выздоровление. Я говорю, конечно, о моральном ранении. Думаю, что, если попаду в нормальную обстановку, я поправлюсь и смогу быть пригодным для дальнейшей жизни и работы, а следовательно, и физически буду здоров…»

«… Когда думаешь, что погублены лучшие годы жизни, годы, в которые человеку положено делать лучшее, — становится очень больно и обидно».

«Я чувствовал себя перед всеми всегда и особенно теперь абсолютно чистым и, несмотря ни на что, с гордостью и полной ответственностью говорю это. Ни в чем не могу упрекнуть себя, но этого ведь не напишешь на лбу… Ярлык, наклеенный на меня, трудно уничтожить, и боюся, что это отразится на всем. Вот почему я боюсь суждения людей, которые не побывали в моей шкуре».

«Я настолько отвык от нормальной жизни, что вообще не представляю, как можно ездить в трамвае, как можно пользоваться вилкой, ножом».

«Я очень устал, но все же чувствую, что где-то еще сидит неистребимое мое желание работать, работать и работать».

«Как хочется заняться настоящим творчеством, забыв все неприглядное вокруг».

«Как мне хочется вернуться к работе над детской книгой. Что может быть лучше и прекрасней детской аудитории — искренней и правдивой».

Ирина БАТАЛОВА (Ротова)

ДЛЯ ПАПЫ Я БЫЛА ЛУЧШЕ ВСЕХ

Была я в детстве очень некрасивой. Мамины подруги смотрели на меня с сочувствием:

— Такая интересная мать — и такой ребенок…

Но для папы я была лучше всех.

У меня было волшебное детство. Потом, годы спустя, было и плохо, и страшно, но меня всегда успокаивала мысль, что это расплата за то, что в самом начале жизнь отпустила мне слишком много.

Не каждому в детстве выпадает радость быть всеми любимой.» Расти среди прекрасных книг, картин, музыки. Ездить в Ленинград в Эрмитаж. Каждое воскресенье ходить в цирк, а после представления знакомиться с артистами За кулисами, гладить животных и получать маленькие подарочки. Кататься в папиной машине, а главное — жить среди очень интересных людей.

Папа дружил и с артистами, и с писателями. В доме у нас бывали знаменитые летчики-полярники. Почти у всех на груди сверкали ордена. Все были молодые, веселые, красивые.

Наш дом был открыт и для всех детей со двора. И папа с мамой всегда их принимали, угощали и даже играли в разные игры.

В мой день рождения позволялось все. Папа давал нам рисовать своими красками, а мама — наряжаться в свои платья.

Помню, как папа дал нам задание нарисовать корову. Он иллюстрировал книгу Чуковского, а там должна была быть корова, нарисованная детской рукой.

Как мы старались! Папа выбрал рисунок самой маленькой девочки, где корова, на наш взгляд, была самой никудышной.

Папа очень любил животных. В доме жили собаки, кошки, черепахи, птицы и даже заяц.

Однажды папа принес маленького котенка и, к ужасу мамы, положил его ко мне в кровать. Представьте мой восторг, когда, проснувшись, я увидела маленький пушистый комочек!

Котика назвали Фунтиком. Папа его обожал. Мне не разрешали подходить к папиному столу, а коту разрешалось все. Он спал на папиных рисунках. Под его мурлыканье папа любил работать.

И вдруг кот пропал. Две недели его искал весь двор. На стенах окрестных домов висели его портреты. К нам несли множество кошек и котов, но Фунта не было.

Наступал Новый год. К одиннадцати часам начали съезжаться гости. Пора было садиться за стол. И вдруг… бешеный звонок в дверь. Влетает последний гость с диким криком:

— Костя! Ваша Нюра сошла с ума! Она ходит по двору и точит ножи! Я еле проскочил мимо!

В ответ раздался хохот моих родителей. Дело в том, что, когда точили ножи, кот в предвкушении мяса бежал со всех ног. И наша домработница Нюра выманивала кота именно на этот звук.

Он вылез из какого-то-подвала весь в паутине, жалкий, исхудавший. Нюра внесла его в дом как рождественский подарок. Коту дали целую банку крабов, и он, наевшись, как ни в чем не бывало, отправился спать на папин стол.

* * *

Хорошо помню отца на даче, на Клязьме, куда мы уезжали в мае и жили до октября. Дача была коллективная, кроме нас, на ней жили И. Ильф, Е. Петров и Б. Левин. Жили дружно и весело. Сколько шуток, розыгрышей и смешных историй!

А волейбол! Кто только не приходил играть: Кукрыниксы, Раскин, Бродаты, Ардов, Катаев, Олеша…

После праздника в Тушине к нам приехали гости — летчики. Пришли Кукрыниксы. Решено было устроить волейбольный матч по всем правилам. Бродаты, который не умел играть, был назначен судьей, и ему дали настоящий свисток. Нас, детей, заставили подмести площадку и расставить скамейки — пришли зрители.

Втайне я надеялась, что меня тоже примут. Когда не хватало игроков, звали меня. Я умела довольно хорошо играть. Но меня не только не приняли, но и прогнали, чтобы не приставала.

Спустя несколько лет папа писал мне из Усольлага: «Потерпи еще, родная, немного, и ты будешь гордиться своим папкой… Мы еще поиграем в волейбол (правда, теперь я еще несколько не в форме, но это пустяки)».

* * *

… Предстояло солнечное затмение. Отец готовился к нему заранее. За несколько дней до события он договорился с летчиками учебного аэродрома о том, что мы будем смотреть затмение с летного поля. Конечно, можно было обойтись крышей или окном, но отцу хотелось обставить все как можно интереснее.

И вот мы идем по поселку. Нигде ни души. Еще темно, холодно и таинственно. Честно говоря, самого затмения я не помню, но вся подготовка к нему, ощущение тайны остались со мной навсегда.

После затмения летчики