Грани сна - Дмитрий Калюжный

К концу первого года своей жизни здесь Лавр стал знаменитым кузнецом: его поделки растекались по огромной площади будущей Москвы и области. А жило-то на этом пространстве мизерное, по сравнению с ХХ веком, население! На их холме – вряд ли и полторы сотни, ну, с детьми больше. Было по эту и ту сторону Москвы-реки ещё два-три городца в полсотни – сотню жителей, и вокруг несколько десятков вёсок в три, четыре, редко – пять дворов. В совокупности всё это называлось «у нас на Москве».

Первым Великана, как кузнеца, оценили бортники, добытчики дикого мёда. Началось с того, что один из них, приятель Созыки, заказал крюк для лезива, бечевы, по которой он лазил к пчелиным дуплам. И началось:

– А шверинку сковать сумеешь?

– А топорик для вырубки должей можешь?[3]

Он сковал бортнику и топорик, и маленькую пилу и особую стамесочку. Придумал, как улучшить древолазные когти бортников, приделав спереди острый кованый шип.

Конечно, не только бортники – многие брали его поделки: ножи и косы, подсвечники, уключины, топоры и топорики. А основная масса поделок шла князю, который их складывал в сарае. Так что не только ростом и силой прославился Лавр.

Ближе к концу следующего лета его впервые позвали на вече. Сход был большой! Пришли не только ближние, с Неглинки, куда добежать можно за час-два, но и мужи из отдалённых деревень, с рек Сетуни и Сходни, Чурилихи, Пресни, Химки и Фильки.

Все были одеты практически однотипно, в порты и рубахи из некрашеной домотканой холстины, с различием только в вышивке и поясах. Большинство депутатов и приглашённых, включая Лавра, были в лаптях, пусть даже некоторые сделали их из лыка, раскрашенного в разные цвета. Немногие были в праздничных рубахах. Князь Омам явился народу в алом шёлке, подаренном ему самим Вятко-князем. Некоторые надели нечто вроде жилетки, скреплённой у ворота драгоценным камнем или железной запонкой, а порты у них были заправлены в моршни, своеобразные сапоги из цветной кожи.

Все они были земледельцами, и почти все имели дополнительные ремесленные занятия: кузнецы, плотники, ткачи, гончары.

Князь Омам только что вернулся из поездки к Вятко-князю, который в своём заокском Городе́нце, стольном граде вятичей, провёл широкий княжеский сход – и в соответствии с полученными там верховными указаниями предложил Омам вечу москворецкому широкую программу кадровых и прочих перемен. Происходящее настолько походило на всевозможные собрания трудящихся, которые Лавр помнил по своей жизни в далёком советском будущем, что он только глаза вытаращивал.

Сначала совместно протанцевали вокруг «священного места», примыкавшего к вечевой площади, каменного требища с жертвенником. Потом князь начал свой доклад.

– Всё у вас есть! – вещал он. – И что вы делаете в своей семье, то ваше. А что вы делаете для других, то наше общее у нас на Москве, на реке. И тут я решаю, что и как. А таких, как мы, много по другим рекам, на Оке и Клязьме, на Упе и Лопасне. И везде там, что делают для себя, то их. А что для всех, то общее. А все вместе, и мы, и они, делаем нужное для Вятко, во славу Стрибога. Потому что вся земля наша под его рукой и защитой. И нам так лепо.

– Лепо! Лепо! – закричал народ.

«А класса купцов, наживающихся на торговле, нет. – заметил себе Лавр. – Эх, сюда бы наших университетских профессоров! Вот бы подивились».

Князь Омам, судя по солнечным часам на вечевой площади, потратил на восхваление Стрибога, Вятко и его мудрости около часа, а потом счастливым голосом прокричал:

– Великому господину Вятко по нраву железо, которое мы ему посылаем! А особливо рад он, какие ножи, и серпы, и топоры делает наш Великан!

Мужи радостно загудели и повернулись в сторону Лавра, благо, он был виден отовсюду, поскольку по росту превосходил всех на две головы.

– Вятко нож, кованный Великаном, взял в свою руку, и хвалил!

Толпа взревела ещё громче.

– И восхотел, чтобы Великан стал главным над нашими кузнецами! Если вы схотите!

– Лепо! Лепо!

После очередного каскада восхвалений князь перешёл к критике:

– Но не во всём нами доволен Вятко!

– У-у-у, – загудела толпа.

– Струги наши не нравятся ему! – грозно проревел князь, и все направили сердитые свои взоры на депутатов от Фильки с Химкой, где в основном и строгали суда речного флота. Но те уже знали, что будет хула на них, и подготовились:

– Пора Прокуду гнать! – крикнул один, начиная прения, а другой добавил:

– Мы, господин, вместо Прокуды привели нового, что будет струги-то ставить! – и вдвоём стали тыкать пальцами в лохматого дядю, красного от смущения.

– На усмотрение веча! – предупредил князь.

Тут же заслушали кандидата и рекомендующих, и провели голосование. Лавр с улыбкой наблюдал, как взъерошенный дядя успокоился, пригладил волосы, приосанился и обдёрнул рубаху под поясом: он теперь – ответственный за дело!

Между тем, территориальный руководитель продолжал критику:

– И мёд наш хуже мещёрского! Недоволен Вятко-князь.

– А-а-а! – закричали бортники. – Мещеряки заговор на пчёл знают! А нам не говорят!

К Лавру подошёл взъерошенный дядя с Фильки, новый мастер по стругам. Задрал голову, чтоб глаза в глаза смотреть, и пророкотал:

– Великан! Только на тебя надёжа наша.

– Что такое?

– У нас, Великан, один струг на выданье, и второй через три седьмицы[4] в воду пустим.

– Стрибог в помощь. А я чем пригожусь?

– А вот, уключин почти нет ни одной! А Вятко рёк, чтобы отныне все струги с уключинами были, а не с петлями ремянными. А кто нарушит, того, де, петли-то распустивши, теми ремнями бы драть. Дай нам две дести[5] уключин железных, новый мастер. А мы взамен дюжину кун дадим, да дёгтя, да смолы кадку, да лодочку новую.

– О-хо-хо. Их же ковать надо, дело долгое.

– Две лодочки дадим, новый мастер.

– Руду мы найдём, а угли где брать? – страдал новый мастер.

– Привезём! – заторопился лохматый. – На лодьях! Или даже на новом струге! У нас угля много нажгли, из отходов берёзовых. И сома приведём тебе о трёх пудах, поймали надысь[6], в яме держим. И две лодочки, а ещё дёгтя и смолы. И полдюжины кун.