Гуру и зомби - Ольга Новикова

Подумал так и усмехнулся: бесплодный ход мысли. Вини самого себя. Сам еще можешь поднапрячься и учесть ошибку, а люди… Их трудно, даже невозможно контролировать. Особенно тех, кто предан до самозабвения.

Ладно, об охране надо хотя бы подумать, а пока хорошо бы оттянуть столкновение. Может, охолонет вдовец… Жаль, конечно, и его, и Лелю, но я-то тут при чем?

Почти не напрягаясь, Нестор обратил в свою веру (точнее сказать – веру в себя) радиожурналистку, ответил на все вопросы, слишком ожиданные. Заскучал. Особенно когда она отключилась от прямого эфира, расслабилась и начала исповедоваться, то есть рассказывать типичную историю невезучей дурнушки.

Подумывал, как оборвать, не обозлив…

Не поторопился и был вознагражден за терпение: в комнату вбежал Верин сын. Громко дышит после быстрого подъема на верхотуру. Извиняется: мол, мама просит узнать, когда они закончат.

– Мы уже! – Нестор с удовольствием встает с низкого кресла, соединяет клешни рук за спиной и пару раз сводит вместе лопатки, что всегда делает после сколько-нибудь продолжительного сидения. Подходит к парню, кладет ладонь на его разгоряченное предплечье – мускулы напряглись… Объединившись с ним, поворачивается к журналистке: – Светочка, пожалуйста, поговорите с Верой внизу, в естественной для художника обстановке, а мы с Герой… – Он разворачивает парня к себе лицом, смотрит ему прямо в испуганную черноту зрачка и успокаивающе улыбается: – Мы скоро к вам присоединимся…

Оттягивая свою встречу с Василием, а может быть (есть и такая вероятность), вообще ее отменяя, Нестор разговорился с Вериным сыном.

То есть, как обычно, он молчал, но это умение – неравнодушно слушать – самый подходящий ключ к любому человеку. Почти автоматически пользовался им Нестор всякий раз, когда оказывался с кем-нибудь наедине. И в очень малой степени из любопытства. Ведь чаще всего открываешь чужое нутро – а там нагромождены тривиальные, неинтересные события.

Хлам…

Приходится разбирать завалы, чтобы потом самому обосноваться на чистом месте. Самые преданные адепты выходили из тех, кто исповедовался перед ним. Добровольно.

Говоря о себе, Гера сдвигается с края стула – настороженно присел на него только по просьбе Нестора, – наконец-то опирается на спинку и удобно, широко разводит ноги.

Похоже, парня ни разу никто по-настоящему не выслушал. При живых-то родителях…

А, вот в чем дело: Вера с Алексеем разъехались, когда их единственный сын пошел во второй класс. Стадия криков, битья посуды – оба совсем не заботились о том, чтобы оградить ребенка, – закончилась, когда отец хлестнул маму по щеке.

– Заспанный, я плелся в ванную – умываться. Вдруг входная дверь стала на меня надвигаться. Воры? – вскрикивает Гера и обхватывает себя руками. – Я испугался, замер на месте. Из лестничной темноты – мамино лицо. Видит меня и… Бордовый ноготь вжимается в алые губы. – Гера повторяет мизансцену. – Бантик виноватой улыбки. Не выдавай, мол… Я молчу. Но как только зашуршал ее плащ, в коридоре возникает отец. Тихо, обреченно спрашивает: «Где ты была? Я в морги звонил…» Срывается, услышав бодрое и нагло-победное: «На Никитском соловьи поют. Мы с приятелем заговорились. О моем искусстве! Я найду форму, чтобы все время быть художником».

Гера мотает головой, как будто именно его сейчас ударили, а не маму. В забытом ею куске жизни.

Пареньку и в голову не приходит, что «приятель» – это тот, перед кем он сейчас обнажается.

Ну и отлично, решает про себя Нестор. А ведь правда, было… Соловьев не помню, а ее негромкое «пение»… Совсем бесстыдное… И повлажневшую спину…

Он отворачивает лицо к окну – самодовольную мужскую улыбку сдерживать что-то не захотелось, а демонстрировать ее тут незачем. Спасибо малышу – раскрыл альбом памяти на забавной картинке.

Но Нестор мог бы и не отворачиваться – Гера все глубже и самозабвеннее погружался в свое прошлое. Причем не описывал его как более-менее объективный хроникер, а показывал с позиции ушлого материнского адвоката. Фактов в пользу Веры было маловато, так он подтасовывал оценки:

– Отец – типичный мещанин, ему бы только о здоровье, о еде-одежде заботиться, маме с ним тошно было, я понимаю… Она несколько раз брала меня с собой летом – отец доставал путевки… – Гера медлит и, чтобы снизить заслуги отца, делает негромкую, но внятную сноску: – Ему однокурсница доставала билеты. Тогда это был страшный дефицит. – И позвончевшим голосом продолжает: – Мы плыли до Астрахани и обратно… Каждый день она учила меня искусству. Свет и тень, сочетание красок, композиция картины… Говорит, у меня талант есть… – Тут он замолкает и напряженно смотрит в глаза Нестору: верит ли тот?

Да разве можно застать врасплох профессионального ловца человеков?

На лице Нестора пристроена маска внимания, сочувствия и веры в каждое выслушанное слово. Маска не в расхожем смысле слова. Ничего подобного неуклюжему повторению в допотопном папье-маше форм высокого лба, небольшого носа и бледноватых щек. То точная, пластичная копия, слепленная по последнему слову психологической науки из самых современных биоматериалов. Притягивает и раскрывает неискушенного человека…

А что под ней?

Свой клубок мыслей, нисколько не оскорбительный для визави. Такое раздвоение – не ложь, не клиника. Всего лишь один из способов уйти от скуки и не погрязнуть в одиночестве, если уж тебе, как Набокову, интереснее всего беседовать с самим собой.

Если фон картины – грунтованный холст, фон романа – второй, не выговоренный автором план, то фон общительной Несторовой жизни – разговор с самим собой. Никогда не прекращающаяся беседа, неведомая посторонним. Не ведомая никому.

– Ребята! Что это вы! Застряли! Все – к Сашке! – Вера влетает под крышу к Нестору с Герой.

Ее дыхания хватает только на короткие словесные перебежки. Запыхалась. На бледном лице, которое совсем теряется, если надеть что-нибудь яркое (Вера таких ошибок не совершает), выступает легкий, невульгарный румянец. Пастельные краски заиграли, как от света восходящего солнца. Если б голос не звучал так громко, приказно, то вспомнились бы женщины Борисова-Мусатова. Но в пластике Веры нет и капли того отрешенного спокойствия, которое разлито в его картинах.

– Я в уборную, а вы спускайтесь! Нас ждут! – выкрикивает она уже из ванной, неплотно прикрыв за собой тонкую, звукопроницаемую дверь. – Сашка тут совсем рядом поселился. Оформляет хоромы… кого-то из ваших нуворишей!

Гера краснеет, когда начинает журчать сильная, нетерпеливая струя. Громко кашляет и – в коридор.

А Нестор медлит. Хм, бесстыдство в ней осталось… Интересно…

Спускаются медленно, гуськом.

Старший – позади, вспоминая намеченные звонки и сравнивая их более-менее предсказуемый результат с непредсказуемым богемным времяпрепровождением.

Младший забегает вперед. Он ничего не оценивает – он чувствует, что хочет быть там, где Нестор. Столько, сколько получится.