Орден костяного человечка - Андрей Буровский

Все это Володя еще терпел — в конце концов, не он один несчастлив в браке; даже к несчастью люди привыкают. А сыновья его любили, и никто не мешал заниматься с ними сколько угодно — самой-то Марине было не до них, да и чтобы заниматься — надо же еще иметь самой то, что даешь… Читая мальчишкам, рассказывая им сказки собственного сочинения, гуляя с ними по нескольку часов, Володя остро чувствовал, что семейная история продолжается: он растил детей так же, как растил его самого дед.

По-настоящему плохо стало, когда Марина необычайно прониклась идеей возвращения на свою историческую родину… Еще в 1986 году в доме появился вдруг легендарный журнал «Огонек», и Володя с чувством неловкости читал какие-то странные статьи про русских — дармоедов и бездельников, про то, что «здесь жить нельзя», и про то, как живут «цивилизованные люди».

Володя не мог не понимать, что авторы или понятия не имеют, как живут в «цивилизованных» странах, или попросту нагло врут.

Статьи сопровождались не менее странными иллюстрациями, на которых весь русский народ представлялся в виде некрасивых, смешных людей с нелепыми выражениями на асимметричных глупых лицах.

Тогда же друзья Эзельшмидтов начали вести пространные разговоры про «страну дураков» или, для примера, про армию «этой страны», которую все всегда только и делали, что били. «И в 1812 году тоже?» — удивлялся Володя, и от него отодвигались, на него смотрели в лучшем случае как на невоспитанного человека.

«Разве есть русская интеллигенция?! Вся интеллигенция в России — еврейская!» — заявлялось вдруг в этом кругу. Пожимая плечами, Володя называл фамилии своих родственников и знакомых, и тогда на него смотрели попросту дико и тупо. Примерно так вытаращились бы в Академии наук на типа, который затеял бы доказывать: плоская земля стоит на трех китах!

У Володи эта паранойя вызывала просто головокружение: как могут плести такую несусветную чушь люди, с виду как будто бы нормальные. И эта патологическая неспособность видеть нигде никого, кроме самих себя…

— Вся Одесса стоит в очередь в ОВИР! — повествовала с восторгом Марина папе и маме, вернувшись от очередного родственника.

— И русские стоят? — это уже влез Володя, конечно же.

— Русские?! Ну, этим-то куда деваться!

Родители разражались довольным смехом превосходства, и ни им, ни Марине даже не приходило в голову, что они ведут себя оскорбительно. Они ведь были цивилизованными людьми и не были обязаны принимать во внимание всяких там диких туземцев.

Странное дело, но все они были так уверены, что Володя уедет в Израиль вместе с ними, что даже не обсуждали этого. А Володя до такой степени не понимал их планов и затей, что совершенно не замечал — ему тоже отводится роль в предстоящем исходе. И надо было видеть уже не раздражение — настоящую тяжелую злобу этих людей; когда Володя ехать отказался:

— Я на своей земле.

— Какая там своя земля?!

— Вот какая есть — та и своя. И никуда я отсюда не поеду.

Володе сообщали, что дети-то все равно евреи — по матери.

— Это их страна и их народ!

— А какая мне разница, у какого национального меньшинства какие обычаи? У моего народа уж две тысячи лет патриархат. Сыновья носят мою фамилию и будут жить там, где сочту нужным я.

На это не могло быть рациональных аргументов, но были крики, были слезы; очень хорошо, что Володя давно уже жил фактически отдельно от Марины и не слишком от нее зависел — и эмоционально, и сексуально.

— Ты должен дать детям конвертируемое образование! В этой стране нет ни одного приличного университета!

Володя раздобыл списки рейтингов учебных заведений, выпущенные в Гарварде, в Массачусетском технологическом институте и в Университете Бохум.[2]Во всех этих списках обязательно упоминались вузы России и всего СССР, но как-то не было ни одного вуза Израиля…

Опять слезы, стоны и проклятия. И, конечно же, новые попытки показать мужу, какой он плебей и ничтожество. Вот и эта история, уже последних недель. Родители Марины уехали все-таки в «землю обетованную», прислали на них на всех вызов… Марина засобиралась ехать с обоими сыновьями; Володя не пустил.

— Василий останется в России!

— Ты же уедешь в эту самую (презрительный жест)… в свою экспедицию!

— Возьму его с собой.

— Нет уж! Там у вас сплошные пьянки, эти… бабы… Никуда он с тобой не поедет!

— Тогда Василий поедет к моей маме.

— А школа?!

— А в Израиле он будет ходить в школу?

Марина презрительно фыркнула, но аргумент, что говорить, не прошел, и Васька уехал в Барнаул, где бабушка устроит его в школу. В чем совпадали Марина и бабушка — это в святой вере, что без школы никак невозможно.

Если один из супругов выезжает из страны с общим ребенком, другой супруг дает официальное согласие на выезд. Так делают везде, не только в России, и Марина могла бы заранее взять с Володи этот документ. Но она заявила: «Вот еще!»

Володя сильно подозревал, что дело тут не только в желании выказать пренебрежение. Сдавалось ему, Марина надеется прижиться в Израиле, остаться там и оставить Сашку при себе.

С одной стороны, так ей и надо — вот сидит теперь в Москве и не может никуда выехать, пока он не даст разрешения на выезд Сашки вместе с матерью — очень назидательный момент! С другой — вот приходится только для того, чтобы оформить бумагу, сидеть в Питере, вместо того чтобы уже мчаться в Сибирь. Жаль времени, жаль Сашки, на котором сейчас срывают истерику, жаль самого себя, жаль экспедиции.

Кое-что о весеннем Петербурге

16 апреля 1994 года Марина уехала в Москву — получать визу и уезжать в Израиль. Но 18 апреля началось для Володи с того, что он, встав ни свет ни заря, часов в восемь, с интересом наблюдал: супруга мечется по комнате, с раздражением срывает, разбрасывает куда попало детали своего туалета.

— Мчалась этим поездом… Завтра обратно… В этой стране из города в город едешь всю ночь…

Ну что тут можно возразить, кроме ставшего классическим! Володя согнулся в шутовском поклоне:

— Извини, что мои предки построили такую большую страну! Дураки, что поделать. Были бы умнее, построили бы государство поменьше, а то и уехали бы в Израиль.

Реакция? Вздернутый подбородок, глаза-щелочки, свирепо раздуваемые ноздри. И все. Самое ужасное — она даже не понимает, что это — ответ на ее поведение. Не понимает, что несет гадости и глупости. С ее точки зрения, это Володя ее оскорбил… такую милую, такую утонченную. И Россия ее тоже оскорбила… так же точно, как Володя. Как она смеет быть такой большой, эта Россия?! Как она смеет не разваливаться, не гибнуть, не пропадать, не проваливаться в тартарары, когда на кухонном сборище друзей и родственников Марины ее уже приговорили?! Видимо, так же, как Володя «смел» поступить в аспирантуру, защитить кандидатскую и докторскую, стать известным в стране ученым.