Путем дикого гуся - Мариуш Вильк

В отделе библиотечных фондов оказалось, что ближайшее место, где имеется Баландин, — Национальная российская библиотека им. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге. Заказанный микрофильм придет через несколько недель. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, выругался я в душе, — жди теперь…

Вернулся в абсиду. Метель за окном стихла, немного прояснилось. На моем месте сидела тоненькая блондинка, набожно изучая толстую старинную книгу. Языковые пуристы, наверное, меня упрекнут, что абсида есть только в церкви. Поэтому сразу поясню, предупреждая возможные упреки: для меня каждая библиотека — храм.

2 февраля

Мои скитания по Петрозаводску напоминают блуждания по местной библиотеке. На протяжении трех столетий город много раз менял облик… Улицы называются иначе, ведут в другие места, а то и вовсе — в никуда. Где были церкви — стоят театры и бары. Новые памятники заменили старую скульптуру. Исчез дом губернатора, поэта Державина, и лишь доска сообщает, где он находился. Немецкое кладбище заасфальтировали, на месте могилы инженера Гаскуани теперь — стоянка автомобилей. Даже река Лососинка течет по другому руслу! Достаточно сравнить старинные открытки с современными, чтобы понять: тот Петрозаводск и нынешняя столица Карелии — разные города. Кого ни спрошу о прошлом, каждый твердит свое. Причем так решительно, что невольно — веришь.

Чтобы сориентироваться самостоятельно, я заказал в библиотеке груду карт и изображений Петровской слободы — от топографических гравюр полковника артиллерии Витвера[42](1720) и Тихона Баландина (1810) до карты археолога Андрея Спиридонова, который недавно производил раскопки в Парке культуры и отдыха первого поселения на Лососинке. Который день идет снег, словно в одноименном романе Орхана Памука. Грязное небо давит на головы прохожих, бредущих по тротуару — каше из снега, соли и песка поверх толстого ледяного панциря. От библиотеки до Парка культуры — два шага, достаточно пройти по улице Пушкина до проспекта Маркса, на углу бар «ХххХ», в котором можно неплохо «оторваться», дальше гостиница «Маски» на месте сожженного храма Вознесения Господня — вот и парк.

В парке пустынно. Ни души — одни охрипшие вороны. Трудно поверить — глядя на это запустение, — что отсюда начинался город. Где-то неподалеку находился двор Петра Великого, и император собственноручно высаживал вокруг березы согласно эстетическим принципам французских барочных садов XVII века[43]. По старым планам и гравюрам видно, что это был типичный для царя-кочевника «походный двор» — своего рода саамская вежа. Отсюда миниатюрность дворцово-паркового ансамбля — всего сто на двести метров — при сохранении всех традиционных элементов французского парка. Ось композиции, стержень пространства — широкая аллея, которая начиналась у зеркальца искусственного пруда перед центральным ризалитом двора в кульминационной точке парка и спускалась, согласно естественному ландшафту, к зеркальной перспективе Онежского озера.

Кстати, согласно древним верованиям, отражение в воде есть душа того, что отражается, и, вероятно, какой-то атавизм подсказал мне, что душу Петровской слободы и Петрозаводска нужно показать в зеркале Онего. Но и сегодня некоторые ученые — к примеру, Эмото[44]или Шаубергер[45]— утверждают, будто вода обладает «памятью», так что, возможно, когда-нибудь мы сумеем разглядеть в озерной глади, как же на самом деле выглядел двор Петра I в Березовой Роще.

Сегодня от него и следа не осталось — даже местоположение двора определить трудно, хотя Спиридонову якобы удалось что-то раскопать. Данков, хихикая, рассказывал, что более семидесяти процентов предметов, найденных здесь Андреем, — осколки стеклянной посуды для вина (стаканов и штофов), а также обломки голландских трубок. А ведь Олонецкий край в то время населяли старообрядцы — непьющие и некурящие. Вот еще один аргумент в пользу того, что Петровскую слободу основали иностранцы.

В нескольких десятках саженей от пруда (по направлению к озеру) Петр I, приезжая в Березовую Рощу, устанавливал так называемую походную церковь — шатер над камнем, жертвенным алтарем. От петровских времен остался только камень. В восьмидесятые годы минувшего столетия армянский скульптор Давидян[46]поставил на него обнаженную бронзовую девушку. Порой я прихожу к ней помолиться.

Собирая по крохам информацию о жизни Баландина — немного тут, немного там… — пытаюсь в общих чертах набросать его биографию. До революции о Баландине писал в «Предании об основании Петрозаводска» только Василий Мегорский[47], если не считать кратких упоминаний в авторских комментариях к поэме Федора Глинки «Карелия». Потом долгий период молчания — и лишь в конце восьмидесятых годов прошлого века к нему обратился профессор Иванов, а недавно еще и Александр Пашков[48]. Однако и по сей день о Баландине известно мало.

Неизвестно даже, когда он родился и когда умер. Так, в одном месте Пашков пишет, что Баландин появился на свет в 1745 году, а в другом — указывает 1749-й. Что касается смерти, обычно считается, что умер Баландин в 1830 году или около того. Происхождение его туманно. Одни утверждают, что он родом из семьи фабричных мастеров, другие — что из купеческой среды.

Характерно, что источник большей части сведений о жизни Тихона Баландина — его собственные записи.

Он вел их с отроческих лет, едва выучился грамоте. Спустя годы вспоминал, что схватился за перо, когда понял, что нужно записывать рассказы стариков о визите Петра Великого на местные предприятия и о первых годах Петровской слободы — чтобы сохранить историю для потомков. Кроме истории, он пытался запечатлеть современность — цены на продукты, городские сплетни, изменения погоды, нововведения на фабрике, биографии людей. Удивительно, откуда у провинциального подростка такая тяга к краеведению? Ведь ни учителей, ни предшественников…