Загадка - Серж Резвани

— И что же вы ему ответили? — спрашивает Поэт-Криминолог.

— Как подсказывает мой опыт, он, конечно, промолчал! — восклицает Следователь.

— Вовсе нет, — отвечает Литературовед. — Наоборот, я поспешил вонзить первую стрелу: «Я бесконечно восхищаюсь произведениями вашего брата», — сказал я, наливая себе выпить. Он немного помолчал и сдавленным голосом произнес: «Бесконечно, говорите?» — «Да, уверяю вас…» — «Ладно…» Мы продолжили пить в тишине. «А как вы относитесь к творчеству Курта? Только не говорите, что вы им тоже бесконечно восхищаетесь!» — «Скажем, я его высоко ценю». — «Неужели?» — «Да, высоко». Заказав еще одну бутылку, он произнес на этот раз еле слышным голосом: «А что вы думаете о сочинениях моей дочери Розы?» Я посмотрел ему в глаза и вонзил третью стрелу — самую ядовитую, в самое уязвимое место. «Не считая Карсон Мак-Калерс[2], Роза, без сомнения, самая крупная…» — «О, не надо, — сразу же прервал меня он, — вы прекрасно знаете, что нет женщин-писательниц… Сочинения женщин бесполезны». — «Я с вами не согласен, — возразил я. — Ваша дочь заткнет за пояс большинство современных писателей».

— Вы так действительно думали или хотели его подразнить?

— Это была стрела, бандерилья. Но я на самом деле считаю, что Роза — большой писатель, хотя никто не может определить, где начинается «большая» литература.

— Согласен, — кивает головой Поэт-Криминолог, — то же самое я говорил недавно по поводу преступлений. «Преступление» всегда присутствует в любом новаторском сюжете.

— Послушайте, — начинает нервничать Следователь, — давайте-ка вернемся в cantina, где вы выпивали со стариком Найем. Так кто же должен был прийти к нему на встречу?

— Это была странная встреча. Вдруг в зал вошла женщина с петухом под мышкой. Она была одета в лохмотья и походила на одну из пьянчужек, которых полно в портовых романах. Так вот, эта женщина села за наш столик и, отпустив петуха, к лапе которого была привязана веревка, спросила у старика Найя, не нуждается ли он сегодня в ее услугах. «Я всегда нуждаюсь в тебе, и ты это знаешь! На, выпей!» И, положив на стол стопку купюр, он, немного с сарказмом, приказал ей продолжать с того места, где она остановилась, рассказывая «будущий роман моей жизни». И эта женщина фазу же начала говорить ему ужасные вещи, интерпретируя движения клевавшего петуха, которому она бросала крошки.

— Что вы подразумеваете под ужасными вещами? — спрашивает Следователь.

— Она всего лишь сообщила ему о семейной драме.

— Что?! Как это? — одновременно воскликнули Поэт-Криминолог и Следователь.

— Да, это были ее слова: семейная драма.

— Вы уверены? И вы только что об этом вспомнили?

— Постойте, постойте! Я не могу рассказать обо всем сразу. В моей книге полно подобных случаев. Как заманчиво после происшествия интерпретировать некоторые события! Карл Най все время консультировался с ясновидящими и магами: в Гранаде — с цыганами, в Нью-Йорке — с бенгальским индийцем, в Берлине — с женщиной, чья семья исчезла в каких-то монгольских степях и теперь ей поступали оттуда странные сообщения.

— Ладно, так что было дальше с женщиной с петухом?

— Она пила стакан за стаканом и то и дело ударяла ногой петуха. Най без конца подливал ей. И она болтала. Позднее, когда мы с трудом плелись к дому, где нас ждала Лота, он сделал странное признание: «А знаете, что эта жуткая старуха диктует мне то, что я пишу? Эта старая Парка ткет в некотором роде судьбы тех, о ком я рассказываю в книге, над которой сейчас работаю». Он не был пьяным, но все-таки от вина его разобрало, впрочем, как и меня. Поэтому сегодня мне тяжело отделить свои воспоминания от впечатлений.

— Очевидно, что Карл Най хотел ввести вас в заблуждение, — говорит Поэт-Криминолог. — Его словам нельзя доверять, поскольку он сам признался, что хотел бы саботировать вашу работу или сделать так, чтобы вы в ней увязли.

— Я тоже так думаю, — отвечает Литературовед. — И поэтому надеюсь, что чтение рукописей поможет мне отделить факты от вымысла. То, что писал Карл, — довольно удивительно, если учитывать его бесстыдство и одновременно стыдливость. Когда мы подошли к его дому, он остановился и, сжав до боли мою руку, произнес: «Признаюсь вам в одной вещи при условии, что она не будет фигурировать в вашей книге. Клянетесь?» — «Клянусь!» — сказал я, осознавая, что мы говорим не на пьяную голову.

— И дальше, дальше? — нервничает Следователь.

— «Я хочу — и это, безусловно, будет моя последняя книга — соединить вымысел и реальность». Поскольку я удивился, он объяснил: «В конце концов, жизнь и мои произведения смешались у меня в голове, понимаете? Конечно, вы можете сказать, что любое произведение рано или поздно утопит — он употребил этот термин — своего создателя в яме, заранее вырытой и заполненной доверху его же произведениями».

— Подождите, подождите, — прерывает его Следователь. — Еще недавно вы не решались утверждать, что Карл говорил о своей последней книге. Но для нас это крайне важно. Напрягите память и постарайтесь все-таки вспомнить.

— Как специалисты мы прекрасно знаем, — говорит Криминолог, — что не существует надежной памяти. Десять человек могут присутствовать при одном событии, но когда они начинают рассказывать о нем, то кажется, что это было десять событий в десяти разных местах и в разное время.

— Я могу утверждать одно: Карл Най был уставшим человеком. «Я от всего устал. Пора перевернуть песочные часы, — немного позднее сказал он. — Мне все равно, в каком направлении течет песок, поскольку я чувствую, что задыхаюсь, что на моей шее завязан узел, который невозможно развязать и который осталось только разрубить». Подождите, это еще не всё. Стукнув несколько раз тростью о землю, он со злостью и презрением заговорил об авторах, которые «совершают самоубийство, о чем более-менее ясно заявили в своей последней книге».

— Все, что вы рассказали, — говорит Следователь, — очень серьезно и, на мой взгляд, усиливает неприятное подозрение, что у Карла были все причины утопить свою семью… и утопиться самому. Перевернуть еще раз песочные часы, как он выразился, не ограничиваясь самоубийством.

— А вы знаете, зачем Най пригласил меня в Гранаду? — продолжает Литературовед, не обращая внимания на слова Следователя. — Мысль, что я могу встретиться наедине с Юлием, была для него невыносима. Он хотел присутствовать при этой встрече. И надеялся создать между нами определенные отношения, выгодные ему. Уже много лет Юлий жил в Гранаде, на окраине, среди цыган, и именно там мы с ним должны были встретиться. «Приезжайте, — сказал мне Карл, — мы устроим ему сюрприз». Едва я приехал, как он привел меня в прокуренную cantina, в которой играли гитаристы, испуская жуткие вопли. Юлий сидел за столиком в углу — Карл показал мне его издали. Представьте мое удивление. Оба брата неприятным образом походили друг на друга. Особенно на первый взгляд. Затем становились видны небольшие различия, говорящие, как мне показалось, в пользу Юлия, поскольку я был пристрастен и уже много лет восхищался им как писателем. Юлий поднял глаза и, узнав своего брата, улыбнулся, не проявляя ни радости, ни враждебности. Он вытер свои жесткие, плохо подстриженные усы, запачканные красным вином, которое он допил одним глотком. «Садись, брат, и давай выпьем!» — «С удовольствием», — ответил Карл и сел на табурет рядом с Юлием, обняв его за плечи. Я ничего не говорил, так как был почти взволнован… — нет, не почти! — признаюсь, я был по-настоящему взволнован, глядя на этих двух стариков, сидящих рядом в обнимку. Они выглядели близнецами, отражением друг друга в несколько искажающем зеркале. Уверяю вас, я не преувеличиваю! Только один был очень ухоженным, с бледным, словно напудренным лицом, тогда как лицо второго выглядело одновременно изможденным и необыкновенно спокойным.