Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев

Но меня уже понесло:

— Аркадий Николаевич, ну, они же уперлись в свои рамки, не интересуются даже тем, что рядом. Понимаете, в спорте есть очень много общего. Вы же сами создали управления единоборств, прикладных видов спорта, борьбы — совместили множество видов спорта. Пусть у нас разнятся методики, но психология, настрой, работа с людьми. Вы же сами должны понимать, что…

Ленц перебил:

— Ты меня что ли учить собрался? Езжай уже…

Не знаю, как остальных, а меня та тарасовская тренировка потрясла. В тот день, как потом выяснилось, Анатолию Владимировичу нужно было дать команде очень большой объем работы на льду. Что делает этот мастер интриги и психологии человеческих отношений? Он приглашает на тренировку прессу. Киножурнал «Советский спорт», журнал «Советский Союз» — всю журналистскую братию тех времен. А пацанам своим говорит: «Ребята, нас сегодня снимают, а завтра вас увидит вся страна».

Не передать, как на той тренировке корячилась вся команда, с каким азартом игроки лезли на камеры, повторяли какие-то куски тренировки. А в конце, когда закончилась тренировка и команда ушла в раздевалку, Тарасов совершенно буднично нам сообщил, что никакого «кина» не будет — журналисты снимали всю тренировку без пленки — просто для того, чтобы создать нужный эмоциональный фон.

Напряжения в моих отношениях с подчиненными та поездка тем не менее не сняла. И тогда Аркадий Николаевич вызвал меня к себе снова и как бы невзначай сказал:

— У тебя, знаю, механик есть хороший, Слава Полецкий. Ты попроси его, чтобы он накрыл «поляну» в гостинице «Украина», в ресторане там внизу.

Сам я по тем временам к алкоголю вообще не прикасался, не курил, поэтому просьба Ленца застигла меня в некотором смысле врасплох. Но стол тем не менее мы организовали. Пришли в ресторан всем отделом, сели, поужинали. Что могу сказать: мордобития не было. Но высказали мы тогда друг другу немало. И дальнейшая жизнь как-то враз пошла гораздо более конструктивно.

Много лет спустя я узнал, что как раз тогда мои коллеги из отдела дали мне кличку: Бугор. Так бывает, когда прозвище вдруг рождается из-за одной единственной фразы. После моей эскапады с хоккеем кто-то из старожилов отдела сказал: мол, жили — не тужили, и тут этот «бугор» появился на нашу голову…

Интересно, что сам я много раз это слово в отделе слышал, но даже не реагировал на него. Мне и в голову не приходило, что Бугор — это я сам. А когда праздновали мое 70-летие и стали вспоминать те годы, Слава Полецкий мне все и рассказал.

В той нашей команде мне был особенно близок Толя Черепович — между нами сложились по-настоящему дружеские отношения. И так вышло, что из-за него у меня случился самый большой конфликт тех времен — с Павловым.

* * *

Дела у велосипедистов потихонечку шли тогда на поправку. В 1970-м мы впервые выиграли чемпионат мира в командной шоссейной гонке в Лестере, и это, конечно же, был прорыв. Более того, начиная с того самого чемпионата мы застолбили за собой этот вид программы на многие годы вперед. Даже из олимпийской программы в 1992-м его исключили из-за русских: своими победами мы стали сильно надоедать миру. Но перед чемпионатом произошло следующее.

По тем временам оформить команду для участия в мировом первенстве было достаточно сложно. Нужно было подавать заявки не только в международную федерацию, но и в выездную комиссию ЦК КПСС, процедура занимала полтора — два месяца, так что заявки нужно было готовить фактически одновременно с тем, как проходили отборочные соревнования.

Чемпионат страны у велосипедистов в тот год проводился в Каунасе. Туда уехал Черепович, я же постоянно находился на связи с международным отделом ЦК. Время поджимало совсем сурово, и вероятность не оформить команде визы была велика, как никогда.

Сейчас все это выглядит смешно, но по тем временам это была страшная вещь: ты опоздал на день — тебе не дадут визу. Не будет визы, потеряем квоты. Потеряем квоты — попадем под «раздачу». Ну и так далее.

С Череповичем мы заранее договорились: как только тренерский совет определяется в Каунасе с составом, а произойти это должно было сразу после заключительной гонки, он мне звонит рано утром в Спорткомитет, поскольку потом могли возникнуть сложности с телефонной связью, и я пулей отправляю заявки в международный отдел.

В семь утра я уже был на работе. Ждал звонка от Толи полтора часа — безрезультатно. А в 8.30 раздался звонок по прямому внутреннему телефону — от Павлова.

Как он на меня орал… Отчитал по полной программе: «Сидишь на заднице, ничего не знаешь, а твой Черепович…»

Слова, разумеется, были другими, гораздо более грубыми. Из этого потока ругани я понял, что ночью Толя насмерть разбился в Каунасе. Как потом выяснилось, после гонки он сел в машину с четырьмя другими тренерами, сидел сзади и курил в открытое окно. На повороте «Волгу» занесло, ударило о парапет, и она перевернулась. Выжили все, кроме Череповича: стойка между передней и задней дверью снесла ему полголовы.

По иронии судьбы за рулем той машины сидел человек, которого Толя органически не выносил. Не доверял ему, считал проходимцем. И по стечению обстоятельств очутился с ним в одной машине.

Я немедленно отправился в Литву, организовал отправку тела в Москву, сам его привез, потом занимался похоронами. А еще через день Павлов провел в Спорткомитете заседание руководства, куда меня разумеется не пригласили, и со свойственными ему эмоциями по полной программе меня размазал.

Дело в том, что до этого мы с ним как-то ездили в Тулу на велосипедные соревнования — Большой приз Тулы. Первая жена у Сергея Павловича была родом из тех мест, поэтому он с удовольствием выбирался с ней в родной город, когда случалась такая возможность. Принимал нас там первый секретарь обкома партии, по его же распоряжению в гостинице вечером был организован совместный ужин, что-то, разумеется, мы с Павловым там выпили.

А на совещании, то ли от расстройства, то ли от досады, что все так случилось, он и засадил:

— Я же был с Сысоевым в Туле, видел, какие велосипедисты выпивохи.

Мне, естественно, доброжелатели тут же обо всем доложили. Я вне себя пришел к начальнику международного управления Владимиру Ивановичу Ковалю, который был на этом совещании, и сказал: «Работать с ним не буду!».

Коваль пытался остудить, уговорить меня не делать резких движений, но я уже завелся. В тот же день пошел в отдел кадров и подал заявление на увольнение.

По-человечески я просто не мог поступить иначе. Смерть Толи стала для меня серьезной трагедией. Я знал, что у него неспокойно в семье, что есть проблемы в отношениях с женой, но есть и дочь, которую Черепович безумно любил. На этом эмоциональном фоне слова Павлова выглядели чудовищной, огульной несправедливостью.

Разумеется, Сергею Павловичу доложили, что я написал заявление, он вызвал меня к себе, пытался отговаривать, продавливать, даже угрожать: мол, наши дорожки еще пересекутся. Но я был не настроен что-либо с ним обсуждать. Сказал: