Частная жизнь мертвых людей - Александр Феденко

– Я так вижу, ты меня вовсе не любишь и тем причиняешь мне страдание, – приговаривала Оленька, аккуратно отрезая ласкавшие ее пальцы Павла Аркадьевича и выкладывая из них неприличное слово. – Наверное, ты меня даже ненавидишь.

Когда Анна Михайловна впервые разглядела Васю Крошкина в тусклом свете своего жизненного пути, она сразу поняла, что это ее крест, и попросила у него руку и сердце.

Руку и сердце у Васи до Анны Михайловны просили дважды. Первый раз он по неопытности согласился, но просительница не расслышала его положительной резолюции, в отчаянии выбежала вон и, не выходя из отчаяния, прожила с первым встречным короткую, но счастливую жизнь.

Во второй раз, памятуя опыт первой, несостоявшейся, женитьбы, Вася склонился к самому уху взалкавшей его женщины и, многообещающе тронув его языком, громко сказал «Нет!» в возбужденный слуховой нерв. Невеста сбежала от мира в келью, где и прожила долгую и, как ей казалось, счастливую жизнь.

Осчастливив таким образом двух женщин, Вася решил больше не жениться, сочтя дело хлопотным и бестолковым.

Поэтому никаких свадебных перспектив у Анны Михайловны с Васей не было; по совести сказать, не только с ним. Но нежное прикосновение крепкой ее десницы к хрупкой Васиной шее пробудило в нем любовный трепет, придало смелости, он обмяк и ухнул в семейное счастье.

Супружеская жизнь не заладилась сразу, и это скрепило союз неимоверно.

Брачную ночь молодые провели на кухне – Анна Михайловна, накушавшись заливного, перекатисто храпела, возложившись на обеденный стол, как главное блюдо. Вася пытался перетащить матримониальное тело любимой в более подходящее случаю место, но не осилил ношу, упал и всю ночь лежал придавленный. До самого утра он с любовью рассматривал внушительные очертания Анны Михайловны, все более и более влюбляясь и не веря в свалившееся на него счастье.

Под утро он уснул, утомленный любовными переживаниями.

И тут же был разбужен стонами Анны Михайловны – у нее от заливного болела голова и другие части, ушибленные об пол. Особенную же муку необъятной душе ее доставляла Васина нищета чувств, о которой Анна Михайловна принялась высказывать Васе. Так с тех пор и повелось – рассвет каждого дня семейной жизни начинался со стонов и ламентаций.

Анна Михайловна требовала лилий и стихов. Вася пробовал декламировать что-то по памяти, но память издевалась, подсовывая бесперспективную детскую поэзию. Вдруг он вспомнил, что в школе учил Есенина, и подумал, что Есенин будет и к месту, и к случаю. Взяв постанывавшую Анну Михайловну за руку, он начал читать:

– Есенин! Утром в ржаном закутке, где златятся рогожи в ряд…

Вася замолчал.

– Продолжай!

– Семерых ощенила сука, рыжих семерых щенят.

Анна Михайловна взвыла, как щенившаяся есенинская сука, но Вася уже и сам понял, что лирическая часть школьной программы не вполне отвечает вызовам реальной жизни.

Вечером, возвращаясь домой, Вася Крошкин добыл букет лилий, и Анна Михайловна, встретив его взглядом, полным горечи и боли, готова была уже смилостивиться над ним, но вместо этого чихнула, потом чихнула еще раз, и еще. Аллергия на лилии свалила Анну Михайловну, и она чихала до утра, каждым чихом на разные лады выражая презрение к своему непутевому мужу.

Вася старался, но успехов в этих стараниях не достигал. Всякая попытка выразить любовь к Анне Михайловне оборачивалась маленькой трагедией, копя ненависть у одной и ощущение супружеской несостоятельности у другого. И все-таки Вася Крошкин был почти счастлив; в минуты затишья он с восхищением смотрел на спящую жену, досадуя на себя и удивляясь несправедливости судьбы, подарившей ему такую женщину вопреки всем его недостаткам. Васю даже подташнивало от восторга чувств и любовного головокружения.

Не в силах терпеть светящуюся Васину морду, Анна Михайловна решила его убить. Из всех опрошенных знакомых и соседей пойти на убийство согласился электрик Гермидонт и назвал цену. Анна Михайловна пыталась торговаться:

– Гермидонт Аполлинарьевич, откуда, откуда такие деньжищи у бедной женщины? – Лямочка платья дернулась и сползла вниз. – У меня вообще нет денег! Живу в черном теле…

– …и все-таки без денег никак, – Гермидонт подтянул брюки и отвернулся, чтобы не смущать Анну Михайловну.

– Что?! Еще и денег? А как же это?

– Убить вашего мужа после этого – пошлое дело. Мне совесть и воспитание не позволяют. За деньги – пожалуйста, никаких этических неудобств.

– Вы подлец!

Гермидонт расхохотался и вышел.

Деньги на убийство Анна Михайловна попросила у Васи. Выходило дороговато, Вася залез в долги, но нашел. Зачем жене столько денег, он не спрашивал и был счастлив уже тем, что смог доставить ей радость.

В условленное время Гермидонт рубанул свет и, выждав пару минут, постучал в квартиру Крошкина, пряча топор за пазухой. Вася открыл.

– Электрика вызывали?

– Нет. Но вы так кстати!

Гермидонт вошел. Дверь закрылась.

Анне Михайловне сделалось нехорошо – Гермидонт рубил от души, на совесть, и электричества не осталось во всем доме – лифт не работал, вдове пришлось волочь себя на седьмой этаж, звучно спотыкаясь в потемках. Трясясь от одышки и близости долгожданного, неотвратимого несчастья, она повернула ключ.

Семейный очаг встретил ее кромешной темнотой. Анна Михайловна шагнула в этот мрак и пошла по нему. Мрак принял ее, расступился тусклым светом, и Анна Михайловна захрипела от увиденного.

Вася и Гермидонт Аполлинарьевич сидели при свечке и закусывали. А закусывали они, потому что выпивали. А выпивали они, потому что Гермидонт оказался слабый духом подлец и алкоголик. Увидев лицо Васи, выхваченное из сумрака светом свечи, он принял его за ангела небесного и предложил выпить за встречу.

Так они и сидели.

Анна Михайловна, увидав их, налилась болью невыразимой ненависти и лопнула бы, но ненависть отыскала выход и пошла трещиной по лицу – Анна Михайловна окривела. И упала на пол кухни – аккурат на брачное ложе. Ни рукой, ни ногой не шевелит. И не может говорить. И стонать тоже не может. Лежит с кривым лицом и шипит неразборчиво – шипеть получалось.

Надо сказать, что кривизна пошла по лицу ее несколько странно, с подковыркой – со стороны теперь выходило, что Анна Михайловна все время улыбается. А поменять лицо назад она уже не могла. Организм лишил ее власти над собой и зажил без нее.

Гермидонт электричество так и не починил. Но часто заходил в гости. Бывает, придет, сядет и пьет. Смотрит, как над неразборчиво шипящей и улыбающейся Анной Михайловной сидит счастливый Вася – по голове ее гладит, а то стихи вдруг читать начнет. И порывается Гермидонт сказать что-то очень важное Васе, но рука хватает рюмку и затыкает ею свой уже открывшийся рот. Расплачется, достанет из-за пазухи топор и ну лучины строгать. А кругом все темно. Лишь там, где Вася пройдет со своей свечой, тьма гнется в сторону, давая место свету его счастливой жизни.