Русалия - Виталий Амутных

Вот уж полгода, как Хоза и Моисей решили прийти в лоно благодати нового духовного иудейского царя — Иисуса Христа, по случаю чего и имена получили новые — Христофор и Михаил. Но всюду, где их знали, по-прежнему кликали с рождения данными им прозваниями.

Понятно, что достичь пышного Царьграда, все еще богатых городов Эллады, изобильной Калаврии и сладкой Фракии можно было только в сопровождении приличного охранительного отряда, готового в любую минуту встретить более, чем вероятных грабителей во всеоружии. На этом поприще и подвизались те из дружинников, для кого возможность обладания золотыми браслетами, шафраном, цветными кожами, изюмом, одеждами из парчи и шелка, златоизукрашенными доспехами, жемчугом и благовониями для своих жен успела стать довлеющей страстью. Возможно, иной победоносный поход предполагал и большую долю добычи, но исход военных походов как правило был непредсказуем, да и цели перед собой он ставил прежде всего иные. Говорили, что прежний князь вообще был весьма суров при разделе трофея, ограничиваясь в выдаче заслуженного воздаяния своим ратникам некой, им установленной, разумной толикой, а целые груды драгоценного добра приказывал предавать огню, дабы не искушать благородный воинский дух. Тех же принципов поначалу вроде бы пытался придерживаться Игорь, да, видать, то ли божественные планы к этому моменту переменились, то ли не было ему с рождения отпущено Олеговой стойкости, то ли и впрямь женская суть своекорыстия в неизбывной борьбе своей возобладала над умами доселе в высшей степени умеренных русичей, только все вернее стремление так и так ублажить свою плоть охватывало даже те сословия русского народа, чьи духовные и правовые особенности доселе испытывали к тому ярую нетерпимость.

Однако то множество лодей, три года собираемое Игорем, целью своего похода ставило вовсе не пафлагонский изюм; оттого торговая экспедиция Хозы и Моисея Шемарьи не могла рассчитывать в таких обстоятельствах на безустанное внимание к себе воинов, да и мало ли какие ужасы могут приключиться, когда эти лютые варяги начнут воевать город Византий[54]. Вообще-то Шемарьи сами почти никогда свои торговые караваны не сопровождали, за незначительную долю выручки перекладывая эту обязанность на более отважных и выносливых наймитов. Но сейчас, в окружении двух сотен великолепных боевых кораблей с полутора тысячами конников в придачу, они, безусловно, могли чувствовать себя в абсолютной безопасности, во всяком случае до тех самых пор, пока войско не перейдет к своим непосредственным обязанностям… Потому, решив в этот раз сэкономить на алчных наемниках, братья Хоза и Моисей приняли план, дойдя до Русского моря в сопровождении столь надежного эскорта, распрощаться с флотилией, прихватив с собой несколько кораблей Свенельда, и самим доставить плоды русской земли в Херсон, Символ и Кафу[55], а, может быть, и в Самкерц[56], если дело пойдет гладко. Труднее всего было уластить Игоря отдать несколько боевых ладей им в охрану, поскольку в решении своего великого замысла утрата самой незначительной части войска воспринималась им болезненно. И все-таки запущенная предварительно искусная сеть подвохов и подкопов решила возложенную на нее задачу: опасаясь потерять большую часть рати, князь вынужден был согласиться расстаться с малой толикой, — четыре прекрасно вооруженных ладьи оставались в распоряжении киевских купцов до осени, когда, возвращаясь из похода (уж со щитом или на щите…) княжеская флотилия должна будет, встретив их у Днепровского устья, прихватить с собой в обратный путь.

Моисей (он был на двенадцать лет старше своего девятнадцатилетнего брата), лежа на огромном тюке, до отказа набитом черными лисами, удобно подложив под щеку мешок со шкурками горностая, лениво ронял слова:

— Ты еще слишком молодой и потому глупый, — говорил он брату, сидящему на бочке с воском подле и, выцарапывающему кончиком ножа на крышке соседней бочки коротенькие черточки, производя какие-то расчеты. — Больше за соболя никто тебе не даст. Даже, если бы мы добрались до Венеции. И вообще не крути мне голову!..

Он сердито отвернулся от брата. Из-за того, что корабль был загружен, что называется, до отказа, невозможным оказалось установить основательный шатер, и теперь рассыпчатое тело Моисея шибко страдало от настырных солнечных лучей, забиравшихся под жалкий клочок натянутой над ним тряпки. Разутый, в одних штанах, да и то с распущенными вверху и внизу завязками, всю жаркую часть дня Моисей лежнем лежал на своих тюках. Он лежал на животе, широко раскинув тонкие руки и ноги, и обильный пот торил извилистые дорожки в густых черных волосах его круглой жирной спины. Нудный мерный плеск двух десятков весел, каждый день шесть часов качки (пока корабль находился в пути) да изнуряющее солнце все добавляли пухлому лицу Моисея зелени, а его выпуклым глазам выражения невменяемости.

Хоза, чертя на крышке бочки ножом, продолжал усердно вершить свои вычисления, время от времени при этом проводя по полным ярким губам кончиком языка. В отличие от старшего брата, защищенный милостями молодого возраста, он практически без труда переносил тяготы путешествия. Благодеяния молодости не ограничивались для него стойкостью доброго самочувствия. Хоза был худощав, а продолговатое смугло-матовое лицо его было отмечено той броской и выразительной красотой, какая встречается подчас только у чувственников юга.

Он легко улыбнулся, должно быть, удовлетворенный результатом своих расчетов, поднял большие масляные глаза в богатой опушке ресниц на своего брата и поморщился.

— Если еще следующим летом пойти… И уже, чтобы не пять кораблей…а, допустим… семь… — продолжал что-то вычислять теперь уже в уме и оттого напевно растягивал слова Хоза. — То можно попытать счастье перебраться в Итиль[57].

— Угу, ждут тебя там… — буркнул, не открывая глаз, Моисей.

— Ну, почему? Шуллам уехал ведь. Накопил денег и уехал. И все говорят, что живет он там припеваючи.

— Говорю же, дурак и есть дурак… — начинал распаляться старший. — У Давида в Итиле, считай, вся родня жены. Брат ее двоюродный вообще на Острове[58]чуть ли не во дворце мэлэха[59]служит. А ты что там будешь делать? Рыбу ловить пойдешь вместе с гоями? — он перекатился на бок, оглянулся на всякий случай по сторонам и перешел на отчий язык. — Да, не так мы живем в этом медвежьем краю, как Шулламы в Хазарии. Да, Итиль — чаша полная шелком, соболями, вином, самыми красивыми танцовщицами и услужливыми отроками. Там многие из нас каждый день едят отменную рыбу, которая вкуснее мяса жирного ягненка и мяса курицы. Столица Хазарии, верно, охотно принимает любых пришельцев, — бежавших от суда из разных стран ворюг и душегубцев, еще — понесших ущерб за веру, еще — просто искателей приключений, мусульман, христиан, всяких язычников, но собирают их всех там не для того, чтобы поделиться скопившимися сокровищами, а для того, чтобы те сокровища было кому приумножать и оборонять. В Киеве ты все-таки вырос, все ходы-выходы знаешь, да и соперники наперечет. А там, думаешь, Давид Шуллам захочет с тобой делиться? Шиш!