Имбирь и мускат - Прийя Базил

Вахегуруджи ка Кхалса, Вахегуруджи ки фате…

Индусы молили всеобщего Бога о спасении:

Ом джаи Ягдиш харе

Свами джаи Ягдиш харе…

Эти чтения в стенах школы время от времени прерывались мощным «Алллааааах Хууу Ааааакбааарррр!» снаружи — раскатистые звуки служили пугающим напоминанием о непостоянстве внешнего мира. В лагере копился гнев на приверженцев ислама, однако многие из индусов и сикхов попали сюда только благодаря их доброте. Из уст в уста переходили истории о том, как кого-то спасли соседи или друзья-мусульмане, а всю остальную деревню безжалостно вырезали. Карам слышал слова признательности и в то же время видел сомнение в глазах людей. Кому же доверять, кого винить? Кто заслужил яростные проклятия? Разве может религия быть виновата в том, что творится?

Предсказатели изучали астрологические карты и с нарочитой важностью складывал и ладони. Они качали головами и неодобрительно бормотали, потом садились на пол, несколько часов смотрели вдаль, а поднявшись, терли виски с измученным видом людей, которым приходится изобретать будущее. У большинства представителей этой породы суровость была в крови, но не у Ахарии. Гладкая лысина этого забавного человечка сияла, точно хрустальный шар, венчающий пухлое тело, а его шея словно покорилась округлостям и исчезла с глаз долой. Он смешно разговаривал, рифмуя все подряд:

Ответы всюду, всюду есть,

Но самый верный — только здесь.

И он указывал на сердце того, к кому обращался. Поговаривали, будто Ахария стал таким круглым, чтобы воспринимать «верные ответы» как можно большей поверхностью тела. Его формы якобы содействовали преломлению лучей судьбы, исходивших от других людей. Лучи направлялись прямо ему в сердце, после чего Ахария предсказывал будущее тем, кто не мог или не желал искать ответы самостоятельно. Если бы вы увидели Ахарию за работой, то, возможно, сочли бы эти байки правдоподобными. Несмотря на изрядную полноту, он с редким проворством двигался в толпе, ничего не упуская и без конца пророчествуя.

Другие уверяли, будто в своем нутре Ахария носит мир, поэтому он такой толстый. Иногда предсказатель, обдумывая какую-нибудь мысль, поглаживай руками брюхо — точь-в-точь крутил глобус (ну, или успокаивал разболевшийся живот). И управлял он не только континентами, но и океанами возможного и невозможного, морями недугов и здоровья, островами терзаний и покоя, реками тревоги, айсбергами сомнений, ветрами перемен, небесами ясности… Когда же его руки замирали и ласково обнимали живот, словно мать еще не родившееся дитя, то это значило, что с губ Ахарии вот-вот сорвется либо отрыжка, либо очередное предсказание.

Другие прорицатели считали его легкомысленным, кое-кто из простых людей относился к нему с подозрением, в целом же рифмованные пророчества Ахарии пользовались в лагере популярностью. Иногда он выбрызгивал целую череду быстрых непроизвольных виршей — точно его так и распирало от важных предсказаний. Как-то раз он подслушал размышления тучной астматички о лакомствах, которыми ее угощали в Дели. Ахария наклонился к ней и произнес следующее:

О леди-джи, мечты о пани-пури вы забудьте!

Прошу, не обессудьте

И постарайтесь сбросить килограмма три, а то и пять —

Увидите, как легче станет вам дышать.

Когда же она уставилась на него негодующим взглядом, прорицатель подошел ближе и прошептал:

Не то вам света белого уж не видать!

Встревоженному Джурнаилу Сингху,[4]который не знал, что стало с его женой и детьми, Ахария предложил другой выход. Черпая вдохновение у западных философов, он посоветовал:

Не зря Гораций наказал нам всем:

О настоящем думай, лови момент.

Спастись ты должен, что бы ни случилось с ними,

Иначе их мольбы останутся пустыми.

Карам устал от подобных фраз. Он никогда не доверял прорицателям, равно как не прибегал к помощи религии. Поэтому для него в лагере не нашлось утешения, и ту радость, которую он испытал, добравшись сюда живым и невредимым, сменил гнев. Амрит, напротив, был спокоен. И не только благодаря своему возрасту или тому, что он лучше Карама понимал загадочную Индию, нет. Просто Амрит сразу уяснил, как мало от него зависит. Он путешествовал вместе с Карамом со дня его приезда, вначале из чувства долга, а потом между ними возникла привязанность, и даже когда брат разобрался в автобусах и поездах, Амрит остался его верным спутником.

Карам впал в уныние. Он тревожился, что не выполнил свое обещание перед семьей невесты — сейчас он уже должен был приехать к ним в Кашмир. Ломал голову, как дать о себе знать в Кению. Больше всего его беспокоила грязь и вонь вокруг. Ничто не могло скрыть ядовитый Мускат, исходивший от тысяч людей, ютившихся под одной крышей. Остальные вроде бы привыкли к запаху, но для Карама каждый вдох был мучительнее предыдущего. Ему опротивели люди, жившие рядом, однако он знал, что и сам скоро превратится в такого же беспомощного и неряшливого человека, как они. И ежедневная чистка обуви тут не поможет.

Спустя неделю после их прибытия в лагере отключили воду. Ходили слухи, что в этом виноваты мусульмане. Четыре дня в школу не поступало ни капли, и условия стремительно ухудшались. Становилось все грязнее, люди заболевали. В здание, жители которого и так ослабли от тесноты и голода, ворвался тиф. Снаружи стояло пекло, внутри несчастных бросало в жар. Пока власти города тщетно пытались обеспечить лагерь водой, тысячи обезвоженных тел теряли столь ценную влагу. «Чертова страна! — злился Карам. — Здесь просто нельзя жить!»

С Карамом болезнь обошлась особенно коварно и жестоко. Возможно, это была кара. Он вкусил плоды Индии без должной благодарности, а теперь презирал ее народ. И Родина решила преподать ему весьма убедительный урок послушания. Она покажет Караму, что если хочешь выжить, нельзя пренебрегать животными инстинктами. Как бы ты ни старался забыть о своей Родине, она все равно останется в тебе. Индия обратилась против Карама, но как истинная мать, милосердная даже в гневе, подарила сыну надежду на спасение — Амрита. Каким-то чудом он не заразился и, пока Карам трясся в лихорадке, отчаянно боролся за его и свою жизнь. Забота о брате заставила Амрита забыть о себе. Казалось, самоотречение дает ему новые силы. Когда Карама била дрожь, Амрит утешал его и обмахивал старой газетой. Какую бы еду или питье ни удавалось раздобыть, он сначала бережно кормил с ложечки брата. Он не отлучался ни на минуту, а если все-таки уходил, то лишь для того, чтобы достать что-нибудь Караму. Однако тот неумолимо слабел и через несколько дней потерял сознание. Он никогда не узнает, как лежал меж трупов, среди засохших испражнений и окоченевших надежд. Не узнает, как в минуты смерти и горя люди могут смеяться и танцевать. Не узнает худшего или лучшего из того, что происходило в лагере, да и повсюду во времена разделения Индии.