Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945 - Вильгельм Липпих

Когда в 1933 году произошел поджог рейхстага и вина за него была возложена на коммунистов, наша семья не выразила последним своего сочувствия. Подобно большинству немцев, мы были довольны тем, что правительство, судя по всему, начало восстанавливать общественную дисциплину и политический порядок в стране. Однако Гитлер воспользовался этим событием для того, что объявить в Германии особое положение и устранить политическую оппозицию. За короткий срок нацисты издали множество указов, которые ограничили последние остатки демократических свобод на немецкой земле.

Хотя мои родители и мой дедушка были достаточно аполитичны, они, возможно, обладали более независимым складом ума, чем многие другие немцы. Моя семья не одобряла расширения контроля правительства над жизнью граждан и не слишком обольщалась относительно будущего Германии под тиранией Гитлера.

Хотя в тот год, когда нацисты пришли к власти, мне исполнилось всего двенадцать лет, я тем не менее испытывал давление политики и выработал свое мнение о новом режиме. Хотя мне казалось, что при национал-социалистах жизнь в Германии немного улучшилась, я все-таки испытывал смешанные чувства по отношению к Гитлеру и испытывал сомнения в правильности его курса.

В 1934 году в церковь Пюггена приехал лютеранский пастор из другого прихода. Слушая проповедь, мы были потрясены его призывами к почитанию нацистской идеологии. Он утверждал, что Господь благословил Германию, подарив ей Гитлера и его власть. Заявив, что все, что делают нацисты для нашей страны, есть благо, он велел подчиняться им. Мои родители недоверчиво качали головами, поражаясь кощунственному поступку государства, использовавшего церковь для оправдания своей деятельности.

Правление нацистов

Подавление инакомыслия и близость репрессий, по-видимому, чувствовались сильнее в больших городах, чем в сельской местности, однако было бы преувеличением считать, что в деревнях сразу же воцарилась атмосфера страха. Хотя нацисты постоянно ограничивали свободу высказывания оппозиционных взглядов на публике, мы по-прежнему открыто обсуждали вопросы политики в кругу семьи и в обществе близких друзей. И все-таки еще в детстве я проявлял осторожность в высказывании собственного мнения, будучи не уверен, что собеседник разделяет такие же политические взгляды, даже если я хорошо знаком с ним.

Было понятно, что мы рисковали стать жертвой доноса в полицию или в местную организацию нацистской партии, если бы выражали антинацистские взгляды в присутствии незнакомых людей или просто недоброжелателей. Когда властям становилось известно, что вы придерживаетесь антиправительственных взглядов, вам непременно создали бы трудности на работе или стали бы мешать вашей коммерческой деятельности. Вас, по сути дела, поставили бы в невыносимые условия. Тому, кто открыто противостоял правящему режиму и сопротивлялся его давлению, грозил неминуемый арест и тюремное заключение. В условиях диктатуры устрашения и оскорблений было достаточно для того, чтобы заставить большинство людей держать рот на замке.

Политический курс Германии тех лет определяла кучка высокопоставленных нацистских чиновников, которая приняла решение привлекать в ряды национал-социалистической партии как можно больше простых людей. По моему мнению, примерно половина немцев, вступившая в эту партию, руководствовалась исключительно прагматическими причинами — таким образом можно было получить повышение по службе или выгодную работу. Лишь половиной новоиспеченных национал-социалистов двигала идейная убежденность. Разумеется, много людей, поддержавших тогдашний режим, имели на то смешанные причины, как экономические, так и идеологические.

В нашей многочисленной семье нацистским чиновником стал один из моих дядей, живший в соседней деревне Хоэндольслебен. Будучи крестьянином, он хотел улучшить свое финансовое положение, но при этом также разделял идеологию национал-социализма. Мои родители проявляли осторожность и избегали обсуждать вопросы политики с другими родственниками, однако не одобряли и не разделяли их взглядов. Их сын позднее записался добровольцем в войска СС и в возрасте 18 лет погиб в первую неделю войны во Франции.

Хотя высшие эшелоны национал-социалистической партии состояли из высокообразованных людей, веривших в нацистскую идеологию, сами они опирались на поддержку рядовых, менее образованных единомышленников из числа пролетариата. Мои родители и большая часть владельцев ферм в Пюггене с трудом мирились с властью тех, кто совсем недавно стали партийными функционерами. Надев нацистскую форму, какой-нибудь бывший батрак мгновенно преображался и начинал вести себя как мелкий капризный тиран. Проявляя великую осторожность в выражении политических взглядов, в кругу семьи мы часто осуждали таких людей: «Этот сукин сын совсем недавно убирал у меня навоз, а теперь держит себя как какая-нибудь большая шишка! Смотрите, будьте осторожны с ним!»

Если какой-нибудь крестьянин или предприниматель обращался к местным властям с некой просьбой, то ее должна была одобрить сначала местная организация нацистской партии. Если такой крестьянин не состоял в национал-социалистической партии или не проявлял к ней лояльности, то партийные функционеры нередко затрудняли ему получение необходимых документов.

Прямое обращение в партийную организацию могло разрешить проблему, однако оставляло такого гражданина униженным и зависимым от нацистов.

Мои родители никогда публично не высказывали неодобрения правящего режима, однако их истинное отношение к нацизму было понятно местным властям. В ответ они иногда обременяли нашу семью трудными и нежелательными заданиями. Когда один из новоиспеченных нацистских функционеров потребовал, чтобы мой дедушка выполнил какое-то его неразумное требование, тот просто отказался повиноваться ему. Уверенный в том, что унизил пожилого человека и подчинил своей воле, нацист пришел через пару дней на нашу ферму. Здесь он столкнулся с моим разъяренным дедушкой, который схватил лопату и пригрозил отрубить незваному гостю голову, если тот не уберется прочь и не оставит его в покое. Если бы нацист не ушел, то мой дед точно убил бы его. Нацисты редко оставляли безнаказанным чье-либо сопротивление, однако моего дедушку явно спас его преклонный возраст, и никаких репрессий, к счастью, не последовало.

Несколько лет спустя, когда деду исполнилось восемьдесят, он получил подарок от фирмы, которая покупала у нас зерно. Он был уверен, что в посылке находится несколько бутылок вина, но, к его разочарованию, там оказался лишь портрет Гитлера в рамке. Во всей нашей семье он был, пожалуй, самым непримиримым противником гитлеровского режима.

До прихода Гитлера к власти я никак не мог понять, почему национал-социалисты так враждебно настроены к еврейскому населению Германии, поскольку я считал евреев обычными немцами, исповедующими лишь другую религию, и никогда не видел какого-то зла с их стороны. Враждебность нацистов к ним представлялась мне иррациональной, бессмысленной. Так, наверное, казалось и большинству остальных немцев.

Несмотря на то что в Пюггене евреи не жили, наша семья давно имела дружественные коммерческие отношения с одним еврейским торговцем из Берлина. До середины 1930-х годов он регулярно приезжал на нашу ферму на грузовике и покупал у нас яблоки. Другим евреем, которого я знал, был местный ветеран войны, инвалид.